Юлия Лангровская - Александро

– Так вот, господин, ей тяжело работать в поле, да и сынишке тоже… об одном прошу вас, хозяин, позвольте вместо меня отдохнуть им?

– Что ж, пусть. Невелика потеря будет для полей. Пусть.

– О, ваше сиятельство! – и писарь собрался, было, поцеловать графскую руку, но толстяк оттолкнул его.

– Нет! Лучше садись и пиши. Я действительно не собираюсь тебя освобождать и целую неделю обходиться без тебя. А в награду за то, ты сам напишешь себе вольную, а я просто поставлю под низом подпись. Но не обольщайся, однако, свободу ты получишь еще не скоро. Ха-ха! А, знаешь, когда? Ты получишь ее день в день, час в час, минута в минуту, миг в миг, когда я испущу свой последний вздох. Только тогда. Ты и твоя старуха с мальчишкой освободитесь, едва я унесусь в лучший мир. Ты доволен?

– О, ваше сиятельство!

– Конечно, доволен. А как же иначе? Знаешь, ведь, что мне недолго осталось.

– Нет, ваше сиятельство…

– Заткнись! Мне уже девяносто два, я разжирел, как боров, у меня одышка, бессонница… что еще? Хотя, бывает, что люди и до ста лет доживают… нет, вряд ли. Мне это не светит. А жаль, однако. Жить я люблю. Но… ты прочти то, что я тебе продиктовал.

Писарь прочел текст собственной вольной.

Граф покачал головой и принялся прищелкивать языком.

– Что-то не так, господин? – догадался писарь.

– Да. Оказывается, мы с тобой кое-что упустили.

– Что же, господин? Я тотчас исправлю.

– Так! – граф хлопнул руками, что означало у него самую решительность. – Внеси-ка поправку! Но, для начала скажи, сколько, по-твоему, тебе хватит земли, чтобы прокормить семью?

– О, ваше сиятельство, вы так добры, что я…

– Сколько, болван, дать тебе земли?! – нетерпеливо воскликнул граф.

– Ну… немножко, господин, пол акра, совсем клочок…

– Пол акра! Вот, дурак! Да, тебе там даже развернуться будет негде! Ты выстроишь хижину, а что останется на возделывание? Вот что, коли ты такой болван непрактичный, я сам за тебя все решу. И даю тебе с этой вольной еще… пять акров. Так что, земля у тебя будет. Это на краю моих владений. Как раз на границе с имением Воронцовых. Там, возле лесочка.

– Ваше сиятельство, вы делаете из меня состоятельного человека, – писарь поклонился.

– Состоятельного! – рассмеялся граф. – Посмотрим, как ты устроишься после моей смерти. Но, давай дальше. Не обольщайся, однако, голубчик, я вовсе не так добр, как ты говоришь. Не добр и не щедр. Просто я, в известном смысле, привык к тебе, ведь, что ни говори, а твоя рожа мелькает передо мной уже более четверти века. Вот я и хочу просто облагодетельствовать тебя. Так, забавы ради. Я даю тебе свободу, даю землю, а теперь прилагаю к этому еще немного денег, на которые ты сможешь лишь выстроить хижину, да закупить разных семян для посева. Вот и все. Остатка не хватит даже на лишнее платье для твоей старухи! Так, что я вовсе не добр, ибо жалею для тебя денег, коих у меня немало. Ха-ха! Но, давай дальше. Остается еще одно, что необходимо тебе для полного счастья.

– Чего же такого, мой господин? Я уже счастлив и не знаю, как сумею вас за все отблагодарить.

– Дурень! Он уже счастлив! Ты становишься свободным, хозяином своей земли и своего дома и ты сможешь быть счастлив без фамилии? У всякого человека есть фамилия, если только он не крепостной, но коли ты, скоро перестанешь им быть, так и надо обзавестись фамилией.

– Ваше сиятельство, – писарь поклонился.

– Выбирай, какую хочешь.

– М-м… не знаю даже, господин… это так неожиданно. Я никогда не думал, что буду иметь фамилию.

– Так, какую ты хочешь? – спросил граф с нетерпением.

– Право… не знаю…

– Ах, болван! Да, разве мало красивых фамилий? Ей богу, ты меня здорово нервируешь! Еще минута и я начну хлестать тебя мухобойкой! Выбирай фамилию! Или, может, ты хочешь, чтобы это сделал я?!

– О, господин, я и правда не припомню в этом момент ни одной подходящей фамилии, поэтому, если ваше сиятельство даст мне ее сами, то это будет для меня огромная честь!

– Ладно, пусть так, тугодум несчастный. Хорошо, я сам придумаю тебе фамилию. Пожалуй, стоит образовать ее от твоей профессии. Писарь. Будешь-ка ты у нас… Писарев! А что? Вроде, неплохо, а? Ты доволен? Она подходит тебе, как нельзя более кстати!

– О, ваше сиятельство! Я никогда не надеялся обладать фамилией, тем более такой! Благодарю вас! О, нет, я вовек не смогу вас отблагодарить…

– Ой, заткнись! Ты мне осатанел! Кажется, что я потратил на тебя не два часа, а два века! Ну, все, сложи оба документа в мой сейф и убирайся! Я уже видеть тебя не могу! Постарайся не попадаться мне на глаза до завтра! А не то… в общем, проваливай!

Писарь поспешно принялся собирать свои принадлежности, но у двери выронил что-то, замешкался, а граф тем временем, снял свой увесистый башмак со стальным каблуком, да со всего размаху запустил им в Антона. Ботинок угодил ему по позвоночнику, несчастный вскрикнул, но тотчас вышел, еще раз поклонившись графу.

Однако редко времяпрепровождение графа Филиппа сулило кому-то какие-то блага. Эпизод с писарем – исключение, случающееся лишь тогда, когда старик пребывал в хорошем расположении духа, а это бывало не так уж часто.

Впрочем, писаря своего он любил, хоть иной раз и запускал в него своим увесистым ботинком. Надо заметить, также, что любая долгая беседа, на какие бы то ни было темы, в конце концов, выводила старика из себя и если человек, с которым велась эта беседа, стоял по своему социальному положению ниже его, граф безо всяких колебаний мог сказать:

– Ладно, а теперь пошел вон!

Да подкрепить эти слова метанием ботинка.

Но Антон был не единственным человеком, которого жаловал граф. Если к словам доброго писаря он часто прислушивался и даже следовал его советам, то не меньше прислушивался он и к словам и к советам своего злого надсмотрщика. Таким образом, получалось, что, слушая добрые и плохие советы, граф совершал добрые и плохие дела, чередуя возможность попасть в рай после смерти с опасностью оказаться в аду.

Граф был уже слишком стар, чтобы самому всерьез о чем-то размышлять, поэтому два человека делали это за него. Один с целью улучшить жизнь окружающих, другой с целью ухудшить эту жизнь, подвергнуть несчастьям тех, кто зависел от графа. Они оба влияли на старика и, то один одерживал победу, то другой, то жизнь в имении налаживалась, то ухудшалась, в зависимости от того, кто оказывался тверже и убедительнее: писарь Антон или надсмотрщик Корнелий.

В тот день, о котором идет речь, едва писарь вылетел из спальни графа, как буквально через пять минут, туда вошел надсмотрщик, безо всяких церемоний открывший дверь, просунувший голову в щель и прогнусавивший:

– Извините, хозяин, у меня к вам дельце. Не прогоните?

– Зайди! Посмотрим, что у тебя за дельце! – великодушно буркнул граф.