Кэтлин Норрис - Чайка

– Может быть, она недоедает, – предположила миссис Гроган.

– Волосы у нее точно такого же оттенка, как у малютки Герта, – продолжала ее дочь задумчиво. – Она кажется слишком юной, чтобы быть самостоятельной.

Но Жуанита больше не чувствовала себя юной. Юность ее в этом смысле миновала навсегда. Она видела вокруг себя девушек еще моложе ее, предоставленных собственным силам и живших только на свой заработок. Она слышала, как они обсуждали, какой ресторан лучше, совещались о шляпах и обуви. Они гуляли в парке не одни, а с «мальчиками», как они называли своих кавалеров. Они знали всех директоров театров и кинематографов, все модные фильмы, всех «звезд». Вечерние огни улиц часто отражались в их юных глазах. Они жили под сенью города, как стая маленьких смелых воробьев.

На место непосредственной доверчивости и безрассудности юности пришла сдержанная гордость своей независимостью, некоторая смелость и замкнутость. Проходили недели, месяцы – она одиноко шла своей дорогой, занятая работой и заботами о том, чтобы скудного жалованья хватило на удовлетворение ее скромных потребностей.

Спустя много времени, когда эти месяцы уже казались ей сном, она, вспоминая их, осознала, что ей представлялись тогда некоторые, не замеченные ею, возможности. Она вспоминала Роба Кина, одного из коммивояжеров, и красивого Джо Обриена. Эти славные парни спрашивали, не сходит ли она как-нибудь с ними в театр и что она думает о поездке в воскресенье в Оклэнд; мистер Парсонс, заведующий главным отделением, недавно овдовевший, показывал ей фотографию покойной жены с ребенком на руках и говорил, что ему бы хотелось, чтобы Жуанита посмотрела на его малютку, которую бабушка ужасно балует. Вспоминался ей и Джимми Тейт, рыжеволосый, крупный, немножко напоминавший Кента Фергюсона. Сестра Джимми явилась однажды в контору в костюме с иголочки и лисьей горжетке, чтобы попросить мисс Эспинозу поужинать с ними как-нибудь в воскресенье.

Но в то время все это не производило на нее никакого впечатления. Все эти мужчины были для Жуаниты, как те манекены, что красовались в витринах магазинов готового платья.

Окружавший ее мир все еще казался ей нереальным: лица, голоса – все, словно во сне, от которого она пробуждалась иногда, горько плача от страха и тоски.

В мае выдалось несколько жарких ночей, необычных здесь, где летом туманы и ветры.

Жуанита не могла спать и лежала, думая, думая… Свет с улицы полосами ложился на потолок ее комнаты. Очень рано становилось совсем светло.

На стене напротив кровати висела картина, на которой изображены были скалы и море. Жуанита купила ее, потому что она напоминала ей родные места. И в эти бессонные ночи она смотрела на нее так пристально, что ей начинало казаться, будто она слышит шелест песка, журчание изумрудной воды, скрип камешков и резкие крики чаек. Будто она вдыхает мягкий, солнечный воздух.

Или, уставясь на светлые полосы на потолке, она думала о всех этих комнатах с узкими кроватями, комодами и стулом. Сколько их – и в каждой кто-нибудь спит или, как она, лежит и ждет утра, чтобы бежать на работу.

Некоторые из ее соседок спали на диванах. Но в доме мисс Дюваль все диваны были в таком состоянии, что на них и сесть было страшно. В этом доме пахло пыльными коврами и мебелью, мылом и варившейся капустой. Тяжелые двери, всегда запертые, вели в какие-то таинственные комнаты. Здесь царил строгий этикет. И все друзья мисс Дюваль, казалось, были в трауре; они являлись в гости по воскресеньям, и в гостиной звучали пониженные голоса, словно сетовавшие об утрате.

Временами Жуанита с чувством человека, отдирающего перевязку, чтобы взглянуть на рану, вспоминала прежнюю жизнь.

Счастливые дни на ранчо, прогулки по берегу, школьные годы в монастыре, смех и болтовня в длинных коридорах, темные часовни с мягким светом лампад перед статуями.

И потом – в один из дней каникул, когда весь мир благоухал яблоками и вянущими травами и когда теплый, но сильный ветер гнал воду через мостик Лос-Амигос, – незнакомый мужчина на ранчо…

О, если бы забыть о нем – хотя бы на несколько минут! Если бы избавиться от этого воспоминания, заслоняющего ей весь мир! Не слышать больше этого голоса, не то равнодушного, не то поддразнивающего, и все же умевшего звучать так душевно, так по-братски, и проникать в душу!

– О Кент, Кент, Кент! – шептала она одиноко среди ночи, освещенной огнями улицы. Если бы еще раз встретить его среди тысячи ненужных ей людей, которые ходят по улицам, увидеть, хотя бы потом боль и борьба с собой стали совсем нестерпимы! Услышать от него одно слово, хотя через мгновение ей придется снова начать забывать его!

«Суп – пятнадцать центов. С хлебом – двадцать» – читала Жуанита на покрытой жирными пятнами карточке. Завтраки не входили в «стол» у мисс Дюваль, и Жуанита завтракала в дешевых ресторанах. Иногда по субботам она разрешала себе кутеж: шоколад и булочку с кремом в булочной Мюллера. Кутеж этот обходился в 25 центов. Яйца и ветчина стоили шестьдесят, это было непостижимо. Жуанита улыбалась, вспоминая завтраки у Чэттертонов и ее частые отказы: «нет, сегодня я не хочу яиц, спасибо, Энгер!»

Голодной она, собственно, не бывала. Но то, что некоторые вещи были для нее теперь недоступны, возбуждало вожделение к ним. Жиденький суп, тонкий ломтик свинины или баранины, картофель или бобы, – вот ее неизменный обед. И она ела его не с меньшим удовольствием, чем когда-то – изумительную стряпню Лолы, но никогда не насыщалась им.

Она похудела. Черты ее лица стали как будто еще тоньше. Теплая прозрачность кожи еще заметнее.

Мисс Вильсон и добродушная толстуха Мэйбель Грин не раз уже спрашивали, что она делает, чтобы добиться такого цвета лица, и Жуанита, густо краснея, уверяла, что ничего.

Из разговоров, которые целый день велись вокруг нее, она узнала кое-что о жизни. Некоторые из этих разговоров вызывали в ней мучительный стыд. Грубые шутки, срывавшие завесу с того, что для этих девушек было самыми обычными вещами, и что до той поры как-то не привлекало ее внимания, делали жизнь низменнее в глазах Жуаниты. Мужчины казались грубыми животными, женщины – напудренными, накрашенными обманщицами; те и другие находили только забавным все самое святое в жизни.

Девушки смеялись над ее ужасом и пылающими щеками, но любили ее. Отчего было не любить такое безобидное существо? Мисс Вильсон даже сделала ее своей поверенной и ближайшей помощницей. Их столы теперь стояли рядом.

Но это было неприятно, так как мисс Лили рассчитывала, что Жуанита будет кривить душой, защищая интересы начальницы.

– Послушайте, я ухожу домой, когда Мэзон придет, скажите, что я не могла работать из-за ужасной головной боли, – неожиданно заявляла мисс Вильсон. – Один мой друг приехал из Лос-Анджелеса и хочет, чтобы я пошла с ним в кинематограф!