Кэтлин Норрис - Чайка

Мисс Вильсон густо покраснела.

– Ах, он лицемер!.. Видите, как все вышло, – продолжала она вполголоса. – Вы понравились «старому Брюси» и перевернули здесь без меня все вверх дном, открыли кассу и перевели сюда упаковщика, – и чего вы добились? Первым делом они начали увольнять людей.

– Я здесь служу уже семь лет, – заключила Лили, – и знаю, что в этом отделе можно вести работу только так, как я ее веду!

И Жуанита, бегавшая по объявлениям, смиренно признала, что Лили, вероятно, права.

Она почти наизусть знала все объявления в газетах. Они заставляли ее сердце сначала биться надеждой, потом падать, падать…

В одном месте какой-то полоумный старый немец-изобретатель нуждался в помощнице, но не хотел платить жалованья, пока его изобретение не будет иметь успеха. В другом объявлении «Не хотите ли заработать сотню в месяц, сидя дома?» – предлагали писать сценарии. В третьем – какой-то мужчина пытался поцеловать Жуаниту. Она выбежала на улицу с безумно колотившимся сердцем и побелевшим от возмущения лицом.

Требовались опытные стенографистки, счетоводы. Она не решалась предлагать свои услуги, не подозревая, что молодая особа, которая займет это место, будет не более опытна, чем она. Требовались няньки, горничные, сиделки, девушки в загородную гостиницу. Жуанита боялась всех этих мест.

– Но в конце концов, я ищу только семь дней! – утешала она себя, одеваясь утром. Потом: только девять дней. Потом – только семнадцать.

Затем она неожиданно заболела гриппом.

Это она-то, никогда в жизни не болевшая! Июль был холодный и ветреный, она переутомилась, бесплодно ходя по объявлениям, и у нее вошло в привычку отдыхать, подремывая в парке, пока она там не простудилась.

– Пустяки, обыкновенная старомодная инфлуэнца, – весело сказал доктор мисс Дюваль в передней.

Но мисс Дюваль совсем не разделяла его веселого настроения. В последние годы эта старомодная инфлуэнца давала о себе знать людям. Ее боялись. А у мисс Дюваль и без того пустовали наверху две комнаты и доходы ее были невелики.

Грипп в доме был серьезной угрозой. Жильцы – народ нерассудительный – боялись и порог переступить. Мисс Дюваль в тот же день, после ухода врача, вошла к Жуаните, держа у рта носовой платок, пропитанный дезинфицирующим раствором, и заговорила о больнице. Доктор Брункер может ее устроить недорого – за одиннадцать долларов в неделю. Другие платят и по сорок пять, и по пятьдесят.

Жуанита плохо понимала; что ей говорят и что с нею хотят делать. Все у нее болело, она дрожала в ознобе, голова горела. Мисс Дюваль уложила ее вещи, помогла одеться кое-как, не застегивая ничего. Вскоре Жуанита очутилась в приемной больницы.

Ее поворачивали, поднимали в лифте, наконец, уложили в постель. Она не открывала глаз. О, Боже, отчего так больно голове?!

Сиделка придвинула ей звонок, сказав, чтобы она позвонила, когда будет нужно, и ушла.

Прошло несколько дней. Жуаните сказали, что ей лучше. Ей, и правда, стало лучше, но голова болела по-прежнему, во рту пересыхало. Все заботы и горести снова стали одолевать ее.

Должно быть, была ночь; над соседней постелью горела лампочка, заслоненная листом белой бумаги.

– О, Боже, отчего это так должна болеть голова? – Жуаните было жарко. Сиделка сказала:

– Не снять ли одеяло? Вам нехорошо, милая? Жуанита почувствовала, что готова плакать от любви к этой доброй, ласковой женщине.

Она пролежала в больнице три недели, ей было очень хорошо там. Сиделки любили ее, и вокруг было много людей, более несчастных, чем она, с которыми можно было разговаривать.

Никто не навещал ее. Только в первые дни приходила мисс Дюваль. Жуанита не ждала никого и потому не испытывала огорчения. Мисс Дюваль пожелала узнать, оставляет ли Жуанита за собой комнату, и девушка, тогда еще такая слабая, что этот вопрос вызвал у нее полное изнеможение и испарину, сказала, что да, оставляет. За то время, пока она в больнице, мисс Дюваль снизила плату до четырех долларов, и Жуанита с глазами, полными слез, поблагодарила ее.

Однако болезнь требовала расходов. Она задолжала больнице около пятидесяти долларов, а доктору – сорок с чем-то. Первые дни после выхода из больницы были очень трудными. После молока, булок и вкусных супов в больнице ее обычная еда была ей противна.

По лестнице она поднималась с трудом, задыхаясь и покрываясь холодным потом. Она чувствовала себя утомленной, озябшей, одной во всем мире.

По утрам искала работу, днем лежала на кровати. До болезни она не говорила хозяйке, что потеряла место. Теперь всем в доме это уже было известно.

Наконец, она получила возможность выбирать между местом компаньонки и местом продавщицы в большой лавке на Маркет-стрит. Первое казалось безопасным пристанищем, а если малыши скажутся хорошими детьми, то и приятным. И Жуанита в один августовский день отправилась к миссис Питер Филлипс в Саузенд Ок.

Ужасы этой службы превзошли все перенесенные ею до сих пор. Вначале было невыразимо приятно очутиться в этом новеньком, прекрасно обставленном ломике, где все – супруг, супруга, двое малышей и друзья дома были такие же чистенькие, новенькие, как и сам дом. Но их приятно-сдержанные беседы, трапезы, их маленький блестящий автомобиль, радио, телефон, пианино почему-то отпугивали Жуаниту.

Дом, с его садиком и двумя дубами, стоял среди других таких же точно домов, и каждый из них казался странно изолированным и закрытым для посторонних. Миссис Филлипс еще говорила о себе, что она – студентка, носила простую прическу (ее легкие каштановые волосы были собраны в небрежный узел на затылке) и девические платья с широкими воротниками. Дети были совсем не крошечные.

Жуанита поняла, что быть компаньонкой и помогать при детях означало – быть кухаркой, горничной, экономкой, нянькой, уборщицей.

Но ссылаясь на слабость после болезни, Жуанита оставила дом Филлипсов, к их огорчению. Миссис Мэриэн спросила ее оскорбленно, не обходилась ли она с ней ласково, не давала ли ей даже книги и разрешала по четвергам гулять с нянькой Биллингсов? Жуанита пролепетала: «Да, благодарю вас, миссис Филлипс!», считая минуты, оставшиеся до ухода.

На другой день она поступила на работу в магазин и почувствовала такое облегчение, что когда после дня, проведенного среди сослуживцев и покупателей, возвращалась в сумерки к мисс Дюваль, то готова была петь на улице от радости.

Эта служба не открывала никаких перспектив. Сотрудницы ее были простыми девушками. Жуанита чувствовала себя уверенно, вскоре она стала добросовестной и умелой продавщицей и, помня урок, старалась не быть умнее своего начальства и не наживать врагов. К концу месяца ее жалованье было повышено до семнадцати с половиной долларов.