Сири Митчелл - Словно распустившийся цветок

– В самом деле?

А он продолжал, не обращая внимания на мое изумление:

– На мой взгляд, нет ничего хуже, чем невнятное изложение важной мысли. Быть может, я сумею помочь твоему отцу с его книгой. Если мне удастся придать некоторую – откровенно говоря, крайне желательную – ясность его словам, то я буду считать, что исполнил свой долг перед наукой.

– Его работам недостает ясности?

– Находясь слишком близко от изучаемого предмета, автор склонен к умышленному запутыванию вопроса.

– Но… автором большинства статей была я.

Глаза его лучились теплом, когда он взглянул на меня:

– Да. Я знаю.

– Вы хотите сказать, что я не умею внятно излагать свои мысли? Что я оказала своему отцу медвежью услугу? – Голос у меня предательски задрожал и сорвался, и я ничего не могла с этим поделать.

– Нет, дорогое дитя. Я хочу сказать, что иногда опасность заключается в том, что человек не видит решения, которое лежит на поверхности, прямо у него под носом. – Он откашлялся.

– Я всего лишь пытался помочь тебе, заставив тебя выйти в свет, но теперь вижу, что лишь все испортил. Несмотря на диктат общества, невзирая на общепринятые условности, это – твое призвание. Точно так же, как море было моим. И нам обоим нет смысла притворяться, что это не так. Ничего хорошего из этого не выйдет. Но это не значит, что я не могу получить удовольствие от занятий ботаникой, к чему прибегаю время от времени, или ты не можешь рассчитывать на капельку счастья в обществе какого-нибудь порядочного мужчины – во всяком случае, пока я удерживаю свой сторожевой корабль на курсе, а ты не отказываешься от своей работы. На наших собственных условиях. Не на чьих-либо еще.

Я приподнялась на носках и поцеловала его в щеку:

– Вы – очень славный человек.

Он хмыкнул и прочистил горло, хотя на скулах у него заалели яркие пятна, и принялся рыться в карманах в поисках трубки.

– Славному человеку не помешает устроить славный перекур, поэтому я позволю себе удалиться.

– Только не слишком далеко, пожалуйста.

На следующий день, в субботу, меня навестила мисс Темплтон, чтобы обсудить подготовку к званому ужину у адмирала. Она попыталась развеселить меня пересказом последних городских новостей, а я, в свою очередь, попробовала поднять ей настроение своим тонким соблюдением этикета.

Неделей позже, вечером званого ужина, мы стояли с ней в дальней части гостиной адмирала.

– Мисс Уитерсби, из вас бы получилась прекрасная миссис Стенсбери или миссис Пастор. Должна заметить, что с момента нашей первой встречи вы разительно изменились к лучшему.

Я взяла ее под руку:

– А я должна заметить, что не хочу, чтобы вы становились миссис Некто.

Она со вздохом положила голову мне на плечо:

– Я знаю. И вполне разделяю ваши чувства, но все мы обязаны исполнять свой долг.

– Следовательно, вы уже определились с супругом?

– Мне остался лишь сын папиного друга, так что я должна заставить его полюбить себя.

– Это будет нетрудно.

Она похлопала меня по руке:

– Вы слишком добры, мисс Уитерсби. Я всегда это говорила. – Но в ее словах не чувствовалось ни радости, ни воодушевления, а взгляд был устремлен в дальний угол, где ее отец о чем-то беседовал с мистером Стенсбери.

После всех ужинов, концертов и прочих светских мероприятий, на которых я присутствовала, в памяти у меня отложился совместный образ мисс Темплтон и мистера Стенсбери. Он склонился к ней. Она, смеясь, подняла к нему лицо. И тут мне в голову пришла одна мысль. Она ведь изо всех сил пыталась помочь мне осуществить мой план. Так почему я не могу ответить ей тем же?

В понедельник я попросила адмирала отвезти меня в Оуэрвич-Холл. Когда он, извинившись, отправился прогуляться вдоль берега реки, я попросила о встрече с мистером Стенсбери, и меня немедленно препроводили в оранжерею. Когда ему доложили о моем приходе, мистер Стенсбери поднял голову от блокнота, в котором он что-то писал. Улыбка осветила его глаза.

– Надеюсь, что не помешала вам.

– Ничуть. Что я могу для вас сделать?

Хотя я долго репетировала свою речь, заготовленные слова вылетели у меня из головы, и я обнаружила, что не знаю, с чего начать. Придя в смятение, я выпалила первое, что пришло мне в голову:

– Как поживают ваши орхидеи?

Он отвернулся, чтобы взглянуть на них:

– Очень хорошо. Вы были правы. После перемены места жительства они буквально ожили. Так что я весьма вам признателен.

Я не испытывала необходимости выслушивать его слова благодарности, и, помня о причине своего появления здесь, мне также не хотелось заострять внимание на том, чем он мне обязан. Поэтому я решила прибегнуть к излюбленному трюку адмирала.

– Быть деликатным в этом вопросе невозможно, поэтому я просто скажу то, что думаю.

– Сделайте одолжение. Надеюсь, что для этого мы с вами давно стали добрыми друзьями.

– Я очень надеялась услышать от вас именно эти слова. Или нечто похожее.

Одна из его бровей изогнулась углом.

– Однажды вы упомянули при мне о… своем… несчастном случае… – Интересно, как полагается говорить о таких вещах?

На его лице отобразилось понимание:

– Ага. Вы говорите о состоянии моего здоровья.

– Да. О состоянии вашего здоровья. Я хотела спросить, действительно ли вы уверены в поставленном вам диагнозе. Мне нужно знать… в общем… понимаете, иногда растение считается стерильным, а потом вдруг однажды, весной, по совершенно непонятным и неизвестным причинам, снег тает, обнажая целые акры новых ростков. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Да. Но нет. Этот случай ко мне не применим. Я никогда не смогу стать отцом.

– Но откуда вам это известно?

– Я консультировался у нескольких докторов, и они совершенно уверены в своем мнении.

– Мой отец – ученый, мистер Стенсбери, и я надеюсь, вы не сочтете меня неуважительно дерзкой, но однажды и он ошибся, причем в вопросах, которыми занимался всю жизнь.

– Я ценю вашу заботу. Но, помимо врачебных диагнозов, можно сказать, я подверг теорию испытаниям на практике.

– То есть… вы хотите сказать, что подтвердили ее опытным путем?

– Если можно так выразиться. – Он сделал паузу и откашлялся. – Вы – очень необычная женщина, мисс Уитерсби. И должны понимать, что наш разговор нарушает все каноны светских приличий.

– Я все прекрасно понимаю, мистер Стенсбери. И приношу свои извинения. Надеюсь, вы не сочтете необходимым оберегать мою тонкую душевную организацию, поскольку за последние месяцы я обнаружила у себя полное отсутствие таковой.

Он рассмеялся:

– Нет, все-таки брак с вами доставил бы мне ни с чем не сравнимое удовольствие. Мы могли бы вызвать настоящий скандал, открыто провозглашая вещи, о которых не принято говорить вслух.