Альма Либрем - Заклятые враги [СИ]

Дарнаэл — его отец, а не божество, — никогда не сомневался на войнах. Пожалуй, в мирное время он тоже был способен отдать приказ о казни или резким ударом шпаги пронзить чьё-то сердце. Жалости в нём было не так уж и много — порой Рэю хотелось быть таким же, порой — напротив, изменить даже своего отца. Он знал, что ни первое, ни второе никогда не будет возможным — с них и правители получились бы абсолютно разные. Жаль только, что и одному, и другому рано или поздно придётся на трон взойти и трон покинуть.

— Холодно, — голос Анри звучал как-то смутно и размыто, словно издалека. Они всё равно сидели — кто-то, впрочем, успел уже разлечься на траве, — кругом, вокруг чёрного пятна на небольшой поляне. Тут когда-то разводили костры, только не сегодня. Не тогда, когда Тэллавар, способный отреагировать на любую полыхнувшую в воздухе магию, находится так близко.

Что-то изменилось. В воздухе, в душах, в самих людях. Даже прежде пышная зелень нынче поникла, не реагируя на Шэйранов зов.

И армия — под странным пологом подчинения, такого мрачного, холодного и страшного, что словами не передать.

Было понятно — Дарнаэлу Первому даже не пришлось об этом упоминать, — что Тэллавар держал всё войско Торрессы в своих стальных тисках. Страшным только казалось то, что у него и вправду получалось управлять тем, что ему не принадлежало.

Кэор одной рукой, молча, обнял Сандриэтту за плечи. Лицо дарнийца в гротескном свете луны казалось особенно наострённым, уставшим — и глаза, будто бы у бывалого воина.

Они, наверное, друг другу подходили. Люди, не представляющие своей жизни вдалеке от короля и верной службы ему. Или, может быть, только одному, конкретному правителю.

Порой Рэй забывал о том, что Кэор был ему двоюродным братом, в конце концов, одним из претендентов на престол, сразу же после Рэя, Эрлы и его собственной матери. И в его жилах текла королевская — не стража, не слуги, не воина, — кровь.

— А что будет, — Шэйран бросил взгляд на Монику, — если мы всё-таки проиграем?

— Это не игра, это битва, — возразила тут же Эрри, так рвано и дико, словно это её бедой было поражение. — И все, кто не побеждает, обязательно умирают. Страны, короли, придворные. Маги. Это не имеет значения — как… Может быть, изнутри выгорают от того, что победить у них не получалось, а может, кто-то просто среди ночи, из жалости или из злобы, всяко бывает, перережет горло. Подневольные страны — это жутко. И права быть тем, кто падает на колени, у тебя нет.

Эрла содрогнулась. Слова богини — той, в которую она даже верила не до конца, — ранили, наверное, больше всего её. Она ведь не готова сражаться, как и узнать о том, какое из пророчеств правдиво и где её место в этом мире.

И имеет ли она право, вопреки преисполненным осуждения взглядам сжимать протянутую Марсаном руку, или, может быть, должна отскочить от него.

Сколько минут она притворялась матерью, чтобы теперь так запутаться в своих и её мыслях? Сколько часов уговаривала себя быть смелее, чтобы теперь искать пристанище для своей слабости?

— В конце концов, — промолвил Кэор, — у нас сильная армия. У нас сильный король. И ваша мать… Сколько ведьм в Эрроке?

— Недостаточно для того, чтобы можно было остановить способного призвать Змей. Нэмиару, Грету… Сколько их вообще сейчас есть? — Тэравальд тоже сжался. — И эльфы — если они встанут на сторону Тэллавара…

— Не могут же прославленные эльфы так легко перепрыгивать от одного божества к другому! — в сердцах выдохнула Моника. — Они ж вам не Мизель!

— Нет, разумеется, — покачал головой Дарнаэл. — Но я б не делал эльфийскую кровь такой сильной в словах. Они такие же люди, как и вы. Живут только дольше, и всё.

Тэравальд раздражённо вскинул голову, но не проронил ни слова. Он и сам был эльфом — пусть только на четверть. И разве когда-то кровь помогала ему быть смелее? Весельчак и королевский шут, почти человек — тот, кто не способен сражаться в полную силу за своего короля только потому, что его религия не соответствует богам, в которых он верит.

Он не посмел проронить ни слова, потому что те прозвучали бы, будто какое-то предательство, а в очередной раз, так привычно и скромно, промолчал. Только как-то немного устрашающе, словно пытаясь придать какого-то яркого окраса собственным тревожным и возмущённым взглядам, покосился на Эрлу и Эльма — мол, не одобряет.

Но у тех, впрочем, было кому выражать предельное недовольство. Собственные чувства и родители — всегда серьёзные конкуренты, с которыми довольно трудно сражаться.

А особенно если в сердце царит неуверенность.

— Как мы окажемся по ту сторону? — Моника закрыла глаза. Ей тоже хотелось вытянуться на мягкой траве — как Рэй, а может, даже и рядом с ним, но поддаваться соблазну девушка не могла. Слишком уж презрительным тогда станет взгляд богини.

Она никогда не думала, что примет Эрри за что-то беспомощное и бессильное. За женщину, что действительно не способна ни вмешаться, ни помочь чем-то, по крайней мере, сейчас. А что она сделает? Вскинет руку с мечом, попытается напасть на того, кто выступит вперёд, а после падет, потому что в распоряжении у неё нет ни щита, ни магии.

Моника всегда верила в торжество магии, но и той было слишком мало для того, чтобы победить огромную мощь магии.

— Перейдём, — покачал головой Дарнаэл. — На рассвете.

— Почему не в сумерках? — удивилась Эрри.

— Потому что у нас нет времени. Если они готовятся к нападению, то чем скорее мы окажемся по ту сторону, тем лучше, — он поднял глаза на небо, словно по темноте оценивая что-то. — Остаётся час — и отправляемся в путь.

— Патрули? — Анри, прослужившая столько лет в страже, полагала, что все трудятся так, как она сама — не покладая рук, не смеживая век.

— Это Торресса, — хмыкнул Кэор. — Вряд ли они действительно об этом заботятся.

Все затихли — словно слова вдруг взяли и истощились, пропали, и искать теперь их было негде. Может быть, стоило бы попытаться сказать хоть пару слов — но прерывать мучительную, болезненную тишину не хотелось.

Может быть, стоило всё-таки развести костёр. Тогда было бы и виднее, и проще — не смогли бы так осторожно, так незаметно держаться за руки, так тихо, молча скрывать свой страх. Кто-то боится, кто-то борется с этим — разве была разница, кто из них в каком состоянии сейчас пребывал?

Стало холоднее — и час перед рассветом, говорят, самый тёмный. Глаза закрывались — Эрла даже положила голову Эльму на плечо, вероятно, оправдываясь собственной усталостью и тем, что матери не было рядом. Утихло бесконечное желание воевать у Эрри, и Дарнаэл Первый больше не хотел рассказывать о том, как оно — пользоваться таким даром, как был у него и у Шэйрана.