Надежда Волгина - Заземелье [СИ]

Я глотала жидкость горьковатую на вкус, как самый приятный напиток в мире. Мне было так хорошо, что в первые с момента моего появления тут захотелось жить дальше. А это значит, что я должна бороться. Осталось выяснить, как мне это делать.

Сколько проболела, даже примерно не могла предположить. Почти все время я спала. Изредка приходила в себя и понимала, что нахожусь все в той же белой палате. Пару раз передо мной мелькало сосредоточенное лицо Алексея, но чаще видела какую-то женщину. Она кормила меня и поила, а также регулярно приводила в порядок — обтирала и переодевала во все чистое и сухое.

Сначала мне было ужасно плохо. Это я понимала в те редкие периоды бодрствования, когда могла размышлять хоть короткое время. Почти всегда болела голова, и тело обволакивала такая слабость, что трудно было даже пальцем пошевелить. Не помню, чтобы когда-нибудь раньше так болела, хоть и лежала в больнице с воспалением легких. Тогда меня прокололи антибиотиками, и уже на третий день я чувствовала себя отлично и недоумевала, почему не отпускают домой. Тут же все было по-другому. Я не различала сон от яви. В те моменты, когда просыпалась, мне казалось, что продолжаю спать и наконец-то хоть что-то вижу, потому что в остальные периоды я проваливалась в забытье, как в яму — ровным счетом ничего не ощущая и не видя. И эта женщина… Я понимала, что она реальная, медсестра, но бледная и уродливая внешне она до такой степени выглядела гротескной, что не казалась настоящей.

Как-то я очнулась и поняла, что не испытываю желания тут же снова закрыть глаза и отключиться от реальности. Даже спокойно могла шевелиться, и в голове царила небывалая ясность.

Я присела в кровати, стараясь не сгибать руку, в которой торчала игла от капельницы. Первым желанием было вытащить ее. Что-то мне подсказывало, что все, хватит уже пичкать меня медикаментами. Но потом я все-таки решила дождаться Алексея и спросить у него совета.

Пока болела, палата мне казалась огромной. Наверное, в бреду стены ускользали от меня, и реальность искажалась. Сейчас я поняла, что комнату даже палатой трудно назвать — клетушка полтора на полтора метра, в которой только и помещалась, что моя кровать и штатив с капельницей. Еще возле кровати стоял стул, а больше ни для чего и места не было. Зато тут имелось аж две двери. Как позже узнала, одна вела в коридор, а вторая в персональный санузел. Как раз коридорная дверь меня и отвлекла от созерцаний. Вошла все та же медсестра, неся что-то типа сервировочного столика.

— Рада, что тебе лучше, — улыбнулась она, и на мгновение ее лицо стало почти нормальным. — Доктор так и сказал, что сегодня ты почувствуешь себя здоровой и сможешь нормально позавтракать.

Интересно, откуда он это узнал с такой точностью? Но мысль эта не успела оформиться в голове — улетучилась, как только я уловила запах еды. Проголодалась я так, как не каждый медведь, наверное, после зимней спячки. Боролась со слюноотделением, пока медсестра пристраивала столик на кровати. А потом накинулась на еду, плюя на нормы приличия. Слава богу, на это время меня оставили одну, и я могла посвинничать вволю, засовывая в рот огромные куски и глотая их практически не жуя.

Я смела с подноса все за считанные минуты. Не успела закончить, как снова пришла медсестра и молча забрала поднос. Откуда она узнала, что я уже поела? Камеры у них тут что ли? Не успела подумать, как почувствовала, что краска стыда заливает лицо. Вот они повеселились, наблюдая за самой дикой трапезой в мире. Ну и ладно. Кому и что мне тут доказывать? Хорошей для них я все равно не стану, как и просто человеком, достойным, чтобы к нему относились по-человечески. В таком случае, мне тоже плевать на них на всех. Единственно, хотелось бы выяснить, что ждет меня дальше. Догадывалась, что ничего хорошего, но к неприятностям тоже нужно быть подготовленной.

Снова вернулась медсестра и сняла капельницу. Действовала она оперативно, но в полном молчании. А мне так о многом хотелось ее расспросить. Я даже попыталась узнать, сколько дней уже тут нахожусь, но та только бросила на меня мимолетный взгляд и быстро удалилась. Такое впечатление, что ей запретили со мной разговаривать.

Что же мне тут делать? В полной тишине и одиночестве? Здесь даже заняться нечем, не на белые же стены смотреть. Спать я тоже не хотела, наверное, выспалась на неделю вперед. Думать я уже больше не могла — от мыслей в душе рождалась беспросветность, которая душила и мешала радоваться тому временному равновесию, что установилось в моей жизни. Возможно, уже завтра все изменится, но хоть сегодня я могу представить, что все у меня хорошо.

Периодически я погладывала на дверь — ждала, что вот сейчас она откроется и войдет Алексей. Уж он-то точно не будет молчать, ответит хоть на часть моих вопросов. Но проходил час, за ним другой, а в палату никто не входил. Наконец, я отчаялась ждать и попыталась уснуть. Зато смогла свернуться калачиком и укрыться с ухом одеялом — никакие капельницы мне теперь не мешали.

Напрасно я думала, что у меня ничего не получится — вырубилась я практически сразу. И на этот раз мне даже приснился сон. Я видела Раю, свою работу… Мы были на обеде, в нашей столовой. Ели и болтали, как делали это всегда, каждый день. И в какой-то момент я поняла, что все это мне только снится, что никогда уже этого не будет на самом деле. Я поняла это во сне. Помню, как застыла на полуслове, с занесенной вилкой. Как удивилась Рая и пыталась меня растормошить. А по щекам лилась влага — безостановочно. Я смотрела на подругу, на ее растерянное лицо, пыталась найти в себе силы хоть что-то сказать, объяснить, но не могла вымолвить ни слова. А потом Рая начала отдаляться от меня, словно мой стул, с сидящей на нем мною, кто-то увозил все дальше и дальше. И снова душа моя рвалась на части, а ничего сказать я так и не смогла, пока Раю полностью не скрыл от меня густой туман.

Вот тогда я проснулась и поняла, что плачу наяву. Подушка намокла от слез. Я перевернулась на спину и вскрикнула от неожиданности. На стуле сидел Филипп и молча разглядывал меня.

— Что ты тут делаешь? — вырвалось у меня. Я пыталась пригладить волосы, кутаясь в одеяло и принимая полу сидячее положение. Еще не хватало тут валяться перед ним — растрепанной, сонной и заплаканной.

— Жду, когда ты проснешься.

— И давно ждешь?

— Не очень.

Вот и поговорили. В душе зарождалась горечь. Сидит тут — красивый, желанный — а на лице маска равнодушия. Да и не маска это, скорее всего. Он на самом деле ничего не испытывает. А я еле сдержала порыв броситься к нему на шею, когда увидела. Сама даже не подозревала, насколько соскучилась. Сразу вспомнилось все — какой он может быть страстный и ласковый, с какой теплотой и любовью умеет смотреть. Но не придумала ли я все это? Не видела ли в его глазах отражение тех чувств, что испытывала сама? Да и было это, как казалось сейчас, в прошлой жизни, которых за короткий промежуток времени я умудрилась прожить несколько.