Надежда Волгина - Милорд [СИ]

По сравнению с утром, настроение герцога сейчас было приподнятое. Наверное, все задуманное на сегодня, получилось у него так, как он того желал. И сейчас он предлагал отметить собственный успех.

— Ну если вы обещаете вести себя прилично…

— Торжественно вам в этом клянусь! — разве что не отсалютовал герцог.

— Хорошо, я согласна.

— Тогда жду вас ровно в восемь, Мэри, — поклонился он и снова оставил меня одну продолжать наслаждаться свежим воздухом.

В этой части моря туман уже был не таким частым гостем, как в Уоксе, и я, наконец-то, смогла увидеть звездное небо. Как же я, оказывается, истосковалась по нему! Казалось бы, такое знакомое с детства, сейчас оно не позволяло отвести от себя взгляда. Я смотрела на темнеющую высь и чувствовала, как погружаюсь в нее все глубже. В какой-то момент мне даже показалось, что небо засасывает меня в свою черноту, вот тогда стало страшно, и по телу пробежал озноб. Не считая раннего утра и разговора с Кристофером, впервые за сегодняшний день меня посетили нехорошие предчувствия. И виной тому стали всего лишь звезды.

Каюта герцога была в точности такой же, как и моя. К моему приходу там уже был сервирован круглый столик, и герцог ожидал меня при полном параде, сменив пиджак на фрак. Сама же я не могла похвастать нарядом, поскольку в дорогу взяла всего два платья и сейчас сменила то, в котором провела весь день, на второе и тоже повседневное. Но гораздо сильнее собственной внешности меня беспокоил внутренний настрой. Вечер всколыхнул во мне романтические воспоминания, как отголоски вчерашней нашей с герцогом прогулки. Я вспомнила его поцелуй… Сама не знала, что испытываю сейчас: желание, чтобы все повторилось, или страх, что герцог может нарушить данное мне слово и снова захотеть поцеловать меня.

— Хочу преподнести вам подарок, — сообщил герцог, когда мы разместились с ним за столом, и он разлил по бокалам вино. — Очень надеюсь, что вы не станете ругать меня за некоторую вольность.

— Подарок? Вы меня заинтриговали.

Мне понравился игривый тон, который задал Роджер с самого начала нашего ужина. Даже намека на какие-либо вольности он себе не позволил, и я разрешила себе расслабиться и наслаждаться вечером в приятной компании.

Герцог протянул мне что-то плоское и прямоугольное, завернутое в бумагу.

— Что это? — повертела я сверток в руках.

— Ну если вы его не развернете, то так и не узнаете, ведь правда? — рассмеялся он.

Подарок оказался моим портретом, выполненным, как я поняла, с того самого наброска, что сделал герцог однажды в своем кабинете, и который тут же спрятал в стол, не желая мне показывать. Сейчас это уже был не набросок, а законченная картина, которая обрела жизнь. Я чувствовала, как лицо мое все сильнее заливает краска стыда, как перетекает она на шею, как трудно становится дышать… И все эти чувства вызывал во мне мой же портрет. На нем я была изображена словно без одежды. Нет, там, где положено, портрет и заканчивался, не показывая ничего лишнего. Но плечи и верхняя часть меня были совершенно обнаженными, и складывалось впечатление, что и дальше на мне ничего нет.

— Вы сложены, как богиня, Мэри, а прячете всю эту красоту под монашескими одеяниями, — произнес герцог, окончательно лишая меня самообладания.

— Это… это неприлично, сэр!.. — трудом заставила себя посмотреть ему в глаза, где уже плескалась так хорошо знакомая ирония.

— Что именно не прилично, Мэри? — встал он, приблизился ко мне, взял за руку и вынудил тоже подняться. — То, что ваша шея настолько идеальной формы? — обхватил он мою шею руками, поглаживая ее большими пальцами. — Или то, что с ваших плеч можно лепить скульптуры? — проскользил он ладонями по шее вниз, растягивая кромку выреза на платье и заголяя плечи. — Даже так вы выглядите чересчур строго, — критически осмотрел он меня и еще больше приспустил платье, едва ли не оголяя грудь.

К тому моменту от смеси самых разных чувств в душе, где главным было возбуждение, я едва стояла на ногах. И как не силилась, сказать что-то у меня не получалось. Герцогу удалось не только нарушить данное мне слово, но и довести меня практически до помешательства. А когда он прикоснулся пальцами к моей груди и очертил ее по вырезу платья, ноги мои и вовсе подкосились. Подхватывая меня, чтобы я не упала, герцог задорно рассмеялся, и за это я ему была даже благодарна. Его смех породил во мне злость, что притупила возбуждение и позволила обрести твердость моим ногам.

— Вы забываетесь, сэр! — оттолкнула я от себя его руки и поправила платье, чувствуя, как дрожат пальцы, и тело покрывает испарина, словно в каюте было очень жарко. — То, что вы сейчас сделали и этот ваш портрет… находится за гранью приличия. Уберите его, пожалуйста, и больше никогда не показывайте мне! — ткнула я пальцем куда-то позади себя, где предположительно на столе остался лежать портрет.

— Как пожелаете, Мэри, — без тени смущения или стыда усмехнулся герцог. — Тогда я повешу его над своей кроватью и стану любоваться каждый вечер, перед отходом ко сну.

— Нет! — взмолилась я, хватая портрет и прижимая его лицом к себе. — Это невыносимо, сэр!

— А теперь послушай меня, моя храбрая белка, — снова приблизился ко мне герцог и взял за плечи. — Ты дважды нарушила наш договор, и теперь я дважды поцелую тебя…

— Нет, — прошептала я, тщетно пытаясь вырваться.

— Да, моя девочка, — склонился он к моим губам и накрыл их своими.

Чертов портрет! Чертовы руки, что сейчас заняты и не могут оттолкнуть! Чертова я, что теряет голову, как только губы его касаются моих! Чертовы нравы, что внушают нам с детства вести себя прилично и вынуждают лишать себя удовольствия!.. Господь всемогущий! Почему ты позволяешь вводить меня в искушение?! И почему заставляешь каждый раз понимать, насколько мне это приятно?!

— О Мэри! — простонал герцог, отрываясь от моих губ и прижимая мою голову к своему плечу. — Я и сам себя порой не понимаю, — голос его теперь звучал глухо, потому что говорил он, уткнувшись мне в макушку, и я слышала, как неистово колотится его сердце. — Вы должны возненавидеть меня за все те вольности, что позволяю себе, но не делать этого выше моих сил. Когда вы рядом, я не могу совладать с собой, чтобы не прикоснуться к вам, не ощутить сладость ваших губ…

— Пустите меня, сэр, — нашла в себе силы попросить я. От поцелуя все еще кружилась голова, и в ногах ощущалась предательская слабость. — Сейчас мне лучше уйти.

— Да, Мэри, идите, — выпустил он меня из объятий и сделал шаг назад. Руки его безвольно повисли вдоль тела, а голова свесилась на грудь. На меня он больше не смотрел, когда произносил: — Сейчас вам действительно лучше уйти. И… простите меня, если сможете.