Надежда Волгина - Заиндевевший

Но даже страх за собственную репутацию не мог остановить Ингу от язвительности. Она запросто могла за званным ужином высказать мысль, что цвет платья Леи не подходит к ее бледному лицу, что манеры у нее простоватые для высокой аристократии. Все это говорилось в нарочито добродушной манере, но результат имело именно такой, на какой и рассчитывала золовка. В обществе поползли слухи, что Кнуд выбрал себе неподобающую пару, что в доме его поселилась приживалка. И даже явное недовольство Каи поведением дочери не могли повлиять на ту.

Но и с Ингой Лея разобралась по-своему. Как-то раз, после очередного завуалированного унижения, она подкараулила невестку возле входа в ее покои и легонько приморозила. Ровно настолько, чтобы та не окоченела окончательно. Только вот прошло действие силы далеко не сразу. Ингу трясло в страшном ознобе десять дней. Ни один доктор не мог понять, что с ней происходит. Сколько бы одеял на нее не набрасывали, холод сковывал ее суставы, ледяное дыхание опаляло легкие… Никакие согревающие настойки и эликсиры не помогали. Последние дни она уже безостановочно плакала и просила перестать ее мучить, даже молила о смерти.

Заклятье Лея сняла, но в разговоре с золовкой строго предупредила ту, что если она еще хоть раз позволит себе унизить ее прилюдно, холод поселится в ней навсегда. И это не было пустой угрозой — именно так Лея и планировала поступить, не испытывая к Инге ровным счетом ничего.

С тех пор и золовка оставила ее в покое. Если и обращалась к ней, то строго по делу.

Единственным человеком в доме, от общения с которым Лея получала удовольствие, была Келда. Вниз она почти не спускалась, но очень редко Лея поднималась к ней. Она часами могла слушать рассказы этой старой женщины, ее воспоминания о молодости. Несколько раз Лея просила ее рассказать о матери Асмунда и про него самого в детстве. Даже те крохотные сведения, что получала от Келды, она аккуратно «складывала в свою коробочку», где хранила все самое важное.

Лея не понимала, какие чувства испытывает к этому мужчине. Она постоянно вспоминала его с того самого момента, когда впервые узнала в ледниках. Она помнила каждый миг, что провела с ним. В подробностях могла восстановить в памяти, о чем они разговаривали, как он вел себя. Эти воспоминания всегда были ей приятны, грели душу, насколько только способна была она согреваться. Но каждый раз мысли об Асмунде обрывались на том моменте, когда они расстались во дворе поместья ее родителей. Дальше думать Лея себе запрещала. Никогда она даже не пыталась представить, как он живет сейчас, что чувствует. Словно с того момента он перестал для нее существовать. Она случайно узнала о его аресте, но даже это не взволновало ее.

Как-то раз Келда сама заговорила об Асмунде:

— Почему ты никогда не спрашиваешь, что стало с тем разбойником, где он сейчас?..

— Наверное, потому что мне это не интересно, — пожала плечами Лея.

— Не интересно или ты боишься об этом думать? — допытывалась Келда.

Лея молчала. О каком страхе та говорит? Нет ничего в этой жизни, что бы страшило ее. Это чувство осталось там, в ледниках. С момента перерождения она престала быть живой. А мертвым ничто не страшно.

— Пока солнце не пройдет девять циклов, священный суд над ним не сможет свершиться, — продолжила Келда, так и не дождавшись от Леи ответа. — Все это время ему положено было находиться в темнице духов. Не буду рассказывать тебе про это гиблое место, скажу только, что таким, как прежде, человек оттуда не выходит. Считается, что ломая волю, истребляя желание жить, духи заставляют еще при жизни преступника искупить вину. Такая это хрень, скажу я тебе, — сплюнула Келда. — Кто-то, кому в радость особая жестокость, придумал эти пытки. Мое мнение таково, что ни один, даже самый закоренелый преступник, не заслуживает подобного наказания. По мне так уж лучше сразу лишить жизни, чем делать это постепенно и столь мучительно.

Какое-то время Келда молчала и сердито пыхтела трубкой. Лея тоже не пыталась заговорить, представляя себе то место, про которое только что узнала. Впервые за долгое время она думала об Асмунде, как о живом человеке, а не как о призраке прошлого.

— Твой отец, да спустится на него благодать богов! добился, чтобы Асмунда перевели из темницы духов в лечебницу для душевно больных. Место это ненамного лучше, но такому сильному, как он, не грозит там сломаться. Солнцу осталось пройти всего три цикла, и состоится суд над ним. Скорее всего, грозит ему смертная казнь через повешенье. Слишком много на нем грехов.

Лея задумалась. Примерно через два солнечных цикла ей предстоит разрешиться от бремени. А еще через один казнят Асмунда. Что она чувствует? Почему испытывает тупую боль, если в мыслях давно похоронила его?

— Зачем вы все это рассказываете мне? — спросила она у Келды.

— А затем, деточка, что этот сильный мужчина заслуживает, чтобы ты хоть изредка вспоминала его добрым словом. Он будет помнить тебя до последнего вздоха, уверена. А ты не хочешь дать ему даже такую малость.

В этот момент ребенок так сильно трепыхнулся в Лее, что она невольно схватилась за живот. Казалось, что даже это еще не родившееся существо осуждает ее за холодность.

— Я постараюсь, — только и промолвила она.

Было еще одно место в этом доме, где Лея проводила много времени. Молельня. От общения с Линн она получала такой мощный заряд бодрости, которого хватало надолго. Была бы ее воля, она бы спускалась в молельню каждый день. Но этого ей Линн не позволяла. Лишь раз в месяц она допускала Лею к себе, проверяла, как развивается малыш и давала обычные житейские советы. Но не советы нужны были Лее, а внутренняя красота духа, которой она не переставала восхищаться. Красивее души Лея еще не встречала. Любовь Леи к Линн была взаимной. Впервые дух этой семьи настолько привязывалась к смертной. Именно поэтому она старалась держать Лею на расстоянии, не зная, чем им обоим может грозить это чувство.

Так незаметно наступила весна. Морозы сменились оттепелью, и очень быстро потеплело. Воздух прогрелся почти по-летнему и как-то слишком стремительно.

В один из дней Лея с вечера почувствовала недомогание. Живот периодически начинал побаливать, но потом боль отступала и снова становилось легко, насколько может быть легко в таком состоянии и с животом, размером с огромный тюк.

Ночью Лея проснулась и поняла, что простыня под ней промокла насквозь. Вот тогда ее скрутила первая настоящая боль. От невозможности терпеть она громко закричала. На крик прибежала Дорта.

— О боги! Началось! — почему-то взвыла рабыня и с воплями о помощи бросилась из покоев Леи.

Приступы боли следовали один за другим. Вокруг Леи суетились какие-то женщины. Они подкладывали под нее пеленки, щупали живот, вытирали пот со лба. А ей было так плохо, как никогда до этого. Каждый раз, когда накатывала боль, ей казалось, что сейчас она точно не выдержит и уйдет в мир иной. Но приступ заканчивался, и Лея с удивлением осознавала себя живой, пока не накатывала новая волна.