Ульяна Гринь - Чумовая попаданка в невесту

Когда мы спустились к заднему, чёрному входу, нас там уже ждал Федот с лошадкой под уздцами. Зверюга мне сразу не понравилась. Но по сравнению с нашими лошадьми она была хотя бы помельче, да ещё выделялась почти полным отсутствием гривы, а хвост оказался, как у льва, с кисточкой внизу. Вообще, в здешних лошадях было нечто первобытное, будто эволюция обошла животное стороной. Ладно, не стоит придираться, достаточно взглянуть на здешних собак. О вуке я вообще думать не хотела. Может, они так зовут мохнатого носорога…

Федот отвёл нас подальше от улиц, на небольшой участок, свободный от домов, полностью укрытый снегом. Перекинул поводья на спину лошади и обернулся ко мне:

— Ну, боярышня, садись.

Боярышня во мне сразу поскучнела, захотела пройтись погулять, и мне пришлось просто подтолкнуть саму себя к лошади. Как это делается-то? Надо вроде взяться за луку — вот это выпирающее спереди — вставить ногу в стремя… Мама дорогая… А если лошади приспичит двинуться?

— Да не боись ты, она смирная.

Федот словно угадал мои опасения. Неужели все мысли написаны на лице? Так. Янка, соберись. И аллес, гоу-гоу!

Лошадь трясла головой, переступала с ноги на ногу, хвост её постоянно дёргался, поэтому оказалось нелегко просто вставить носок сапога в железное стремя. Мне всё время казалось, что зверюга шагнёт куда-нибудь, и я останусь враскоряку почти на шпагате. Прошка подтолкнула меня в спину:

— Давай же! Ножку туда, ножку сюда, платьишко на седло…

Легко сказать! Эх, с богом! Я оперлась носком на перекладину стремени, ощутив немедленно, как лошадь напряглась, подтянулась на руках и села в седло. Ухтыжматьтвою! Холодная кожа обожгла ляжки. Хорошо, что трусы не забыла надеть, а то бы получила оргазм промежности!

Прошка замахала руками, шипя:

— Платье, платье!

Кое-как нащупав второй ногой второе стремя, я приподнялась над седлом и, держась одной рукой, другой принялась запихивать заднюю часть юбки под себя. Федот фыркал, едва сдерживаясь, Прошка вовсю фейспалмила, и ни один идиот мне не помог. Ну ничего, справилась сама. А им я ещё припомню!

Села. Взяла рукой поводья. Блин! Мне надо за что-то держаться, я так точно свалюсь! Попробовала одной рукой вцепиться в луку, а второй сжала узду, но Федот замахал на меня:

— А как управлять будешь?

— Я упаду!

— Ногами держись! Коленками! Да не жми сильно!

Ну конечно! Вовремя сказал! Эта живая гора подо мной отреагировала мгновенно на судорожное сведение коленей шагом вперёд, и я не удержалась от панического крика:

— Мама, куда она?!

Федот схватил лошадь за узду прямо возле морды:

— Ша, ша-а-а, стой смирно! А ты, боярышня, не вижжи! Конь тебе на то и даден, чтоб вёз. Жмёшь бока — значит, тронулся. Повод натянешь — значит, станет. Совсем, что ли, всё забыла?

— Забыла, — сквозь зубы ответила я, пытаясь найти идеальную позу: чтобы держаться в седле и не падать, но не заставлять лошадь двигаться. Далось мне это непросто, а путём долгих попыток. Я даже ощутила себя более-менее комфортно. Но следующее испытание не заставило себя ждать.

— Добро? Таперича шагом, — велел Федот. — Трогай.

Чего трогать? Бока ногами? Я попробовала. И тут же в полной мере ощутила, что подо мной не камень и не деревянная скульптура, а живое существо. Шаг вперёд, бока ходят ходуном, я качаюсь, я судорожно хватаюсь за повод, лошадь намертво встаёт, я тыкаюсь грудью по инерции ей в шею. Вторая попытка. Учитываю собственные ошибки, злясь на лошадь, трогаю, несколько секунд всё идёт, как надо, а потом я чуть сильнее сжимаю ноги и лечу куда-то в снег от того, что мадам кобыла скакнула в сторону.

Удар о землю был совсем не сильным, поэтому поднимаюсь сама и со злостью шагаю к задержанной лошади. Ногу в стремя, руки на луку, платье под задницу, повод в руки. Плавно. Нежно. Трогаю. Держу вожжи свободно. Походу, слишком свободно. Лошадь мотает головой, кожаные полоски скользят в ладонях, я пытаюсь их догнать, но мадам кобыла уже свободна и решает поискать травку под снегом. А я лечу кубарем через неё, едва не запутавшись в стременах.

Второе падение тяжелее первого. Перед глазами туман, приходится трясти головой, чтобы прийти в себя.

— С-с-ука, — шипение вырывается из моего рта, словно там спрятался клубок змей. Теперь фыркает Прошка, а Федот смеётся, уже не скрывая этого.

— Не сука, а кобыла, боярышня! — сквозь смех говорит он и подводит эту заразу ко мне поближе.

— Мать…

Мать…мать… привычно повторили горы…

Третья попытка оказалась более успешной. Мне даже удалось прогуляться по кругу раз пять. Ладно. Завтра, скорее всего, я уже не упаду. Но это не точно.

— Может, рысью? — спросил Федот с сомнением. — Охота быстро скачет.

— Нет, на рысь я пока не готова, — помотала головой. — Мне надо переспать с этой идеей.

— Гляди сама, — протянул он.

— Слушай, а ты можешь договориться с конюхом, чтобы он мне выделил самую спокойную лошадь? — с надеждой спросила я Федота. — Ну, он же не зверь! Не захочет, чтобы я насмерть разбилась…

— Денег бы…

— Прошка, принеси ему денег. Или камней, чем там платят у вас…

— У нас, — тихо сказал Федот. — Или у вас?

Секунду мы смотрели друг на друга с подозрением в глазах, а Прошка — с ужасом. Потом я махнула рукой:

— Ладно, чего уж там. Расскажи ему.

Глава 23

Я смотрела на охотничий обоз и не могла понять, как все вуки, птички и остальные ёжики ещё не разбежались подальше в дикие леса. Потому что он был длинным, плотно забитым людьми и довольно-таки шумным. Лисоборзые повизгивали, волнуясь на длинных поводках, в другой стороне тявкали хором гончие — приземистые и быстрые длинноухие собаки с чёрными лапами, рыжей короткой шерстью и белой манишкой; спереди перекликались мужчины — все сплошь бородатые и усатые, в тонких армяках, подвязанных поясами, в длинных кожаных сапогах, вооружённые нагайками и ножами, а сзади гарцевали на горячих, рвущихся в галоп и ржущих недоэволюционировавших лошадях дружинники. Весь этот шум сливался в нелепую какофонию, в которой только идеальное ухо музыканта могло различить некий зачаток приятной мелодии.

Княгиня сидела на прекрасной белой лошади с гривой щёточкой и длинной пушистой кистью на конце хвоста. Ноздри животного раздувались, оно то и дело трясло головой, явно недовольное вынужденной остановкой обоза. Тогда княгиня ласково гладила лошадь по шее, успокаивая. Стоян мелькал там-сям, возбуждённый предстоящей охотой, и теперь даже в присутствии матери совершенно не походил на того мямлю и рохлю, которого я видела в первый день прибытия в церкви. Брошенные на меня взгляды издалека рождали смуту в груди, но совершенно напрасно. В сей момент я не была способна думать ни о чём, кроме собственных мышц.