Ульяна Гринь - Чумовая попаданка в невесту

В следующие четыре дня я не видела будущего мужа даже на помазании. Прошка, моя верная шпионка, рассказала мне всё в деталях и красках, так что я смогла живо представить торжественную церемонию. И корону княжескую, украшенную семью небесными камнями, и елей с миррой крестом на лбу моего жениха, и вручение ему посоха с хлыстом, и пение церковного хора… Теперь Стоян стал настоящим правителем принадлежащих ему земель, а просители потянулись вереницей за милостью или правосудием. Спал он урывками по три-четыре часа в день, ел в маленькой комнатке рядом с тронной залой, а всё остальное время занимался делами, оставшимися от матушки. Об этом Прошке рассказал Федот, которого Стоян взял в личную дружину, когда парень признался в намеренье жениться на горнишной будущей княгини.

Будущая же княгиня, то бишь, я проводила время в обществе портних, служанок и дружинниц, обсуждая детали свадебного застолья, церемонию и фасон наряда, в котором пойдёт под венец. Мария не отходила от меня почти ни на шаг, Фенечка с Прошкой развлекали, как могли, ибо я ужасно скучала. Это было так тоскливо — не сметь выйти на улицу («чтобы, не приведи Господь, не сглазили!»), не перекинуться словечком со Стояном («до свадьбы и не мечтай!»), даже в стряпошную не спуститься («дым да чад, а как косоньку после выветривать?») … Но я терпела, стиснув зубы, улыбалась молча, в душе благодарная за то, что моё вынужденное затворничество скрашивалось девушками и их сплетнями.

Но всё когда-нибудь заканчивается. Закончилось и моё ожидание. Вечером четвёртого дня меня отвели в баню, где сперва мы весело шлёпались вениками, плескались горячей водой, а потом плели из моих вычесанных волос «красоту», которую торжественно сожгли в печке. Прошка ревела, Фенечка гримасничала, девки подвывали. Я только хмыкала, глядя на них. Мне сказали, что это необходимо, да и мне поплакать не мешало бы, а то семейная жизнь не сложится. Я честно попробовала, но меня пробило на хи-хи. Поэтому соблюдение традиций я оставила на совести девок, а сама пыталась представить какой будет моя свадьба. Правда, получалось тоже плохо.

Ночью я долго не могла уснуть, потихоньку ворочаясь между Прошкой и Фенечкой, стараясь не потревожить Кусика, который сопел, свернувшись в клубочек, у меня под мышкой. Это был самый неподходящий момент для мыслей, однако избавиться от них не получалось. Страх холодил спину. Как-то быстро всё случилось, слишком быстро. А свадьба в этом мире — навсегда. Слово-то какое — навсегда! Безнадёжное слово… И даже не в любви дело. В любовь с первого взгляда я никогда не верила. Даже смеялась над излишне романтичными подругами. В самом деле, шок, искра, любовь… Так не бывает! Бывает физическое влечение, общие интересы, схожесть характеров и исходящая из них лёгкость в общении. Ну, а когда влечение пройдёт, что останется?

Я снова и снова вызывала в памяти образ моего княжича, пытаясь понять, что влечёт меня к нему. Кроме желания секса, конечно… Сравнивала с Матвеем. Впрочем, сравнивать было не слишком удобно — условия жизни слишком разные. Мотя мне давал полную свободу выбора, никогда не запрещал ничего, кроме, наверное, спать с другими мужчинами, да и то об этом не говорил — доверял. Стоян был строже в этом смысле, да тут иначе и нельзя. Зато и выражал свою страсть ярче, красивее, нежнее. Заботился. Будет ли заботиться всегда, вот в чём вопрос. Что случится, если вдруг я ему надоем, если встретится другая девушка? В моём мире можно спокойно развестись, разбежаться в разные стороны, а здесь? Прикажет меня убить или в монастыре заточить…

Под утро я всё же решила, что жизнь — штука сложная, длинная, а проблемы надо решать по мере их возникновения. Уснула, но ненадолго. Разбудили, поганки, принялись хлопотать, вовлекли в процесс одевания, расчёсывания косы, носились вокруг с тряпками да бирюльками… Невесте полагалось выглядеть печальной и словно неживой на венчании. Так я и выглядела. Правда, вместо печали незаметно позёвывала и клевала носом. Смотрела с трудом. А ведь посмотреть было на что.

Церковь была полна народа. Священник в золочёной ризе нараспев читал молитвы, а мальчики-служки подпевали тонкими голосами. Свечи потрескивали, испуская аромат воска и каких-то особенных благовоний, дымили, иногда начинали чадить, и тогда молодой послушник в серой рясе беззвучно скользил по стеночке, чтобы снять нагар. Нас обмахивали кадилом, из которого вился сизый приятный дым, от которого всё время хотелось чихать. Корона, которую положили мне на голову поверх кружевного покрывала, скрывавшего лицо, давила и норовила съехать при каждом движении, поэтому я старалась не шевелиться. Только крестилась вслед за Стояном, невесомо поднимая руку. Платье было красным, но из-за плотной вышивки казалось серебристым. Богданушка разукрасила его таким количеством камней, что девки одевали его на меня втроём. Зато несла на плечах эту тяжесть я одна. Тяжесть была прекрасной, такой невыразимо торжественной, что аж светилась жаждой замужества от той, которая делала платье. И кружево… Если бы не духота, царившая под полупрозрачным покрывалом, я бы неустанно восхищалась изяществом работы и умелыми ручками Богданы. Но сейчас я могла только молиться, чтобы церемония поскорее закончилась.

Она закончилась. Нам сообщили, что теперь мы муж и жена перед лицом Господа, связали руки — мою правую, Стоянову левую — вышитым полотенечком, и пригласили на выход. Нет, в действительности, всё было гораздо пафоснее и торжественнее, но я практически засыпала и валилась с ног, поэтому точных выражений не запомнила. Зато потом нас привели в трапезную, где посадили в торце широкого и длинного стола. Сев, я практически расплылась по лавке, тем более, что корона осталась в церкви, и уже не надо было балансировать, чтобы удержать её на макушке. Правда, фату снять так и не разрешили, из чего я поняла, что кушать мне не придётся…

Вокруг царило веселье, мёд-пиво лилось по усам, правда, попадало чаще в рот, поэтому гости выкрикивали пожелания в частушках, смачно обсасывали куриные ножки и хохотали над особо удачными фразами игривого характера. Я сидела, периодически закатывая глаза, хорошо, что под кружевами не заметно было. Стоян взял меня ладонью за пальцы, погладил едва заметно и шепнул:

— Лю́бая… Скоро удалимся отсюда.

— Я есть хочу, — пожаловалась шёпотом.

— Там и перехватим кусочек, — он усмехнулся сдавленно, чуть сильнее сжал руку, и я ощутила его дрожь. Кусочек он перехватит, конечно… Набросится на меня прямо от дверей! Или, как вариант, я на него. Ох… Скорее бы! Затворницей я совсем одичала, даже не погладишь себя — девки вечно рядом…

Боярыни с Макарией во главе завели какую-то грустную песню, завыли тоскливо, а потом набежали девчонки, уволокли меня в другую комнату, затормошили, смеясь, скинули фату и принялись расплетать косу.