Марина Дечко - Ворожея

И девка тоже тихо улыбнулась ему. А сама снова припала к редкой холке, чтоб проговорить слова святые. Кобыла, что несла их со Святом, скоро выровняла ход. И малец улыбнулся чуть шире, позабыв про тычки братьев. Знать, понял про силу ееную.

Заснеженная поляна раскрылась почти разом, внезапно. И тут же сомкнулась позади гостей своих. Только тут малец выдохнул, расправив плечи.

Кобыл оставили в небольшом хлеву, земля которого была выстлана чистым сеном. И воды растопили. Дали зерна. А сами вошли в избу узкую, что встретила их холодом студеным:

- Это ничего, - заулыбался трактирщик, что, видно, не шибко доверял сыну. А теперь вот расслабился, оказавшись в спасительном коконе бревенчатых стен, - сейчас согреется. Горница небольшая. Как печь затопим, то и надышится...

Свят оставил еще два алтына на невысоком столе, да положил один сверху:

- За еду. Мы ненадолго. Как пройдет войско, так и двинемся дальше в путь.

А купец все кивал: дескать, правильно. Как Хан минует земли эти, так и выходить можно. А там не его дело, куда путники дорогу держать станут, потому как у него и своих трудов полно.

Свят помогал с дровами, а Заринка хлопотала в избе вместе с Кудряной, трактирщиковой женою. И та понемногу привыкла к девке. А как затопилась печь, да позволила снять меховые тулупы, стало и вовсе хорошо. Вот только спать хотелось.

- Нельзя пока, - говорила молодица, понимающе улыбаясь, - ночь в пути. И сил не хватит после сна, коль не поесть. Погоди, я мигом...

Она закружилась вокруг стола, на котором враз появился чугунок высокий, да гора корнеплодов. Доска широкая с ножом острым. И мяса сырого кусок, замерзшего за ночь в дороге.

- Я помогу, - Заринка принялась резать тугую плоть, пока баба готовила овощи, и уже через час в горнице пахло сытным мясным духом.

Ели быстро. Двое мальцов, старших братьев малого, сбились в угол. И оттуда с любопытством поглядывали на гостей. А тот, что юродивым считался, все отщипывал по крошке от высокого каравая, поставленного в центр стола. И в мясную подливу макал то крошево, пока думал, что никто не видит. А сам снова улыбался Заринке.

Сенники постлали тут же: по лавкам, да на печи широкой. И гостей уложили за навесом тканевым, что лежанку глиняную укрывал. А ведь у них давно не было ночи в тепле. И, стало быть, можно забыться.

- Ты спи, давай, - проговорил Свят, - день только начался. Я пока не стану. Если что, подниму.

Заринка кивнула. Она разумела, что заснуть обоим - страшно. И хоть верила она трактирщику, что сын его говорить с лесом умел, а все-таки помнила, кто шел за ними по следу.

Ворожебник.

И, стало быть, силы детской, пусть и такой лучистой, не хватит отвести тому глаза...

Она укрылась покрывалом лоскутным, что пахло тканью слежавшейся, и глубоко вздохнула. Это поначалу печь казалась ей широкой. А как легли рядом, то и оказалось, что места свободного едва хватает.

И снова близко к Святу - так, что сон в руку нейдет. А сердце колотится, будя воспоминания о поцелуе. И надежда вспыхивает, тут же робко угасая... это ж если бы в другой раз такое приключилось, уж она-то и не дурила от страха. А так...

Вот только сон не шел к девке не только по-за мыслями о друге. Ей все вспоминалась ночь минувшая. Дорога лесная. И малец, что глядит в пустоту.

А ведь и она-то пыталась разобрать, что сталось позади. Да только ничего не выходило. Будто бы мешало что.

Дорога узкая, что возвращалась к Лесным Землям, словно бы задернута пеленою темной. Плотной, отчего сам воздух кажется густым. Виной тому все страх, конечно. Потому как ее, девку дурную, напугать легко. И Ворожебник, что идет по следу, - напоминаньем в голове: тебе не спастись, Заринка...

А вот и сейчас, среди темного леса, ей по-прежнему неспокойно, тревожно. Но как только рука Свята ложится на спину, мысли те обрываются:

- Спи, - шепот друга спокойный. И дыхание ровное: - тебе силы нужны. Не бойся.

Ладонь Свята, горячая и живая, ложится поначалу бережно, осторожно. Готовая вспорхнуть, если она, Заринка, дернет плечом. И девка замирает, отчего пальцы друга обжигают ее теплом желанным, а затем, дрогнув, движутся легко по спине.

И ласка та дивной выходит. Зарка вспоминает, как в детстве так гладил свою дочь купец, возвращаясь с Пыльного Тракта. И тогда, присев у сенника, тоже вот ласкал ее. А она засыпала.

И, стало быть, сейчас тоже заснуть можно, потому как снова ладонь, в которой - тепло. И глаза смыкаются сами собою.

Свят понимал, что после той ночи, когда он целовал Зарину, меж ними повисло неловкое молчание. И, как ни старались они, а всякий раз, когда глаза встречались, оба спешили тут же отвести взор. Глупо это. Взрослые уже. И, раз сталось такое, то принять это можно - все ж таки, не полюбству поддались...

Да и тепла родного не хватало ни одному, ни другому - все, что дорого, осталось позади. А впереди их ждала одна неизвестность. И, стало быть, никому не дано было знать, вернутся ли они в родные земли, к семьям, или голову сложат здесь, средь чужаков. И тогда капля тепла - не грех.

Свят стал обережно гладить девку по спине, словно бы дитя малое. Помнится, Нежег любил вот так. Значит, и ей понравится.

Ладонь друга была теплой, шершавой. Она цеплялась за платье Заринки, отчего он неловко одергивал пальцы. Но, чуя, что к ней возвращается тревога, снова вел рукою по теплым изгибам. Успокаивал. А в самом просыпалась не просто забота. Не только сердечность людская.

Словно бы что-то заставляло душу его подниматься высоко к груди, а там застывать, подрагивая. И невесомо так было душе этой, трепетно, что Свят и сам замирал.

И Заринка, поначалу смущавшаяся тихой ласки, вскоре привыкла к ней. Приняла его раскрытую ладонь, уложив себе под голову. И, глубоко вздохнув, стала дышать ровнее.

Засыпала рвано, муторно. Все боялась снова отца во сне увидеть. Неживым, страшным. И хоть не причинил он ей зла в ту ночь, предупредил только об опасности близкой, а все одно Зарина боялась: уж не каждый день ей приходилось с покойником говаривать. Страшилась она и от матки вестей признать. Да и будут ли то вести? Или все - морок колдовской?

Сон казался серым, подобно смурному зимнему дню. Холодным, промозглым. И не было в нем ни отдохновения, ни живительной неги. А вот место, что наокол, Заринке навроде как известно.

Лес еловый, пограничный. И Пыльный Тракт берет от него в сторону, а она все глубже на дорогу неведомую ступает. И та раскрывается полотном перед нею: иди, девка, за мною. И коль шаг в сторону - шипит, сердится.

Каждая ветка сухая, каждый куст хватает ее за подол платья, что выглядывает из-под тулупа мехового. Рвет грубую тканину и зовет почему-то человечьим голосом:

- Отчего?

Зарина не понимает. О чем ее пытают? Что говорить лесу этому?