Марина Дечко - Ворожея

Тот осторожно начал:

- Девка сказала, будто бы сам Ворожебник усадил ее в сани высокие да стеганул лошадь во весь дух. Говорят, с той поры Снежану никто не видел. Кто извозчиком? Баба не знает. Говорит, не похож ни на кого из наших. Ростом высок и волосом светел. Не рус, нет. Белес, словно бы солью самой усыпан. И молод, да.

Он склонился перед Колдуньей, ожидая новых приказаний. И она коснулась его головы. Под пальцами мгновенно вспыхнули тонкие зеленоватые искры, что зашевелились сами, заставляя колыхаться и волосы. Виски рунника заиндевели, а дыхание стало редким, сбивчивым.

Но Колдунья вовремя остановилась.

Задумалась.

Она дождется ночи, чтоб увидеть, как Снежана снова спускается в старую могилу плести косы. Из нее не выбраться - Чародейка знала это точно. Как и понимала, что сможет отыскать девку по следу.

Ладони Колдуньи дернулись, и искры застыли. Отползли послушно, словно бы и не пытались лишить жизни верного слугу. А она отпустила рунника с наказом:

- Верни матку с сестрою гаевых в покои богатые. Да последи, чтоб накормили их. И за челядью глянь. Чтоб не повадно чего было. Головой за них отвечаешь, ясно? Сам охоронцем будь подле них весь день и перед ночью. А как кликну... И да, если с ними что случится...

Рунник поклонился. Он выполнит приказ, чтоб разменять на него свою жизнь.

...Ночь спускалась на город медленно, осторожно. Ползла, прячась закутками. Словно бы исподволь. Трогала бережно раскрытые ставни и отступала, чуя присутствие Колдуньи. Будто бы живая...

И Чародейка ждала. Она опустила но ги в высокие сапожки из мягкой шкуры зверя да накинула на плечи лисью шубку. Знать, хороша. И если б не на капище, а к молодцу...

Но к молодцу ей ныне было не нужно. Ее ждало дело. Оттого и оттягивать его нельзя.

Покинув палаты, Чародейка прошла сквозь длинные коридоры, в которых по ночному часу было не встретить живой души, и мягко опустилась на теплые шкуры повозки. Взмахнула рукой - и уже в следующий миг рунник сдвинул сани с места.

Госпожа была недовольна. Статный муж, что властвовал над рунами, а нынче вел упряжку гнедых жеребцов, чуял это спиной. И оттого ему становилось все страшнее. А ведь понимал, что сделать ничего не сможет, да все одно - страшно...

Старое капище нехотя принимало ночную гостью. Боялось? Отчасти. И хоть ему не помирать больше, а все равно святое место помнило былых, грозных, хозяев. Равно как и знало, кто вырвал каменные постаменты из стылой земли.

Старый погост боялся ведьму. Страшился за детей своих, чей покой стерег. И разумел: уж коль Чародейка наведалась, добра от нее не жди.

Колдунья усмехнулась. Она ощущала что страх этот, что его тщетность. Отчего бояться неизбежного? Верно, не отчего.

- Баб доглядел? - Голос ее звучал гулко в ночной тиши, и рунник только кивнул: а как же.

Чародейка спустилась с саней.

И как только ей удавалось помнить дорогу ко всем могилам, с которыми она творила непотребство? Рунник не ведал. Плелся за нею, боясь отвлечь от помыслов. Да молился, чтоб сегодня вернуть ведьму в хоромы самому. Потому как не все из ее слуг возвращались с капища.

Стылая земля снова зияла, а в ней, дрожа от холода и страха, жались друг к другу две бабы. Одна - молодая, другая ему в мамки годилась. Те самые, которых ему сберечь велели. Гаевы.

Рунник отвернулся и мимолетом, словно боясь быть увиденным, озарил себя святым знамением.

- Не поможет, - отозвалась Чародейка. - Ни тебе, ни им.

Обе женщины, что были перед нею, подняли на Чародейку удивленные глаза. И ведь помнили они со снов своих, что спускались сюда, да только во сне , казалось, не так страшно, не так холодно...

- Говорят, Гай выслал Снежану, - Чародейка пока говорила спокойно, словно бы и не интересуясь вовсе девкой молодой. - Слыхали?

Та, что постарше, тихо заголосила, а вторая, знать, которую звали Цветаной, легко обняла бабу . Да погладила по седым волосам

Молодая девка вгляделась в Чародейку пристально, долго. Выдержала упорный взгляд темных глаз, и, уже прочитав в них приговор, подняла выше подбородок:

- Снежаны больше нет. Не будет на земле родной.

- Померла, стало быть, - издевалась Чародейка. - Обидно в ее-то зимы. Я вот и сама долго не прожила...

Она остановилась на полуслове, словно бы пробуя на вкус разгоравшийся страх двух баб. Но страшно было только одной - матке. Молодая же девка держала перед ней спину ровно . И в глаза заглядывала прямо. А Чародейка уж и забыла, что такое неповиновение.

- Стало быть, не скажете? - Сощурив глаз, спросила она.

- Отчего ж? - Еще больше вскинув голову, ответила ей Цветала. - Уж и не тайна это. Снежана в шлюб вошла. На крови. И народ, что принял ее, другой ворожбой живет, оттого и сила твоя...

Она не договорила. Силилась сказать что-то еще, но земля, что укрыла их с мамкой тяжелым покрывалом, заглушила те звуки. И спустя всего минуту на капище снова стало тихо, словно бы и не нарушался святой покой.

- Дрянь, - Чародейка отряхнула руки, словно бы сама держала в них комья земли. Затем развернулась на каблучках, и, дойдя да саней, кликнула за собой Рунника:

- Как Гай приедет, зови его немедленно ко мне!

***

Корабль, что уносил с собою степняков, был невелик: на первый взгляд, плохонькое суденышко, почти шлюпка. Ни тебе палубы широкой, ни кают. И все - что воины морские, что пленные их, - груздятся подле друг друга. Мерзнут. И степняки, что привыкли к лету жаркому, едва выдерживают холод лютый, что с каждым днем пути становится лишь горшим.

Паруса раскрыты. Сизо-белые, вытканные из прочного полотна, они покорно надуваются круглыми пузырями. Несут три судна в море, послушные что ему самому, что древней магии, заставляющей ветер выть в нужную сторону.

Откуда Ярослава прознала?

Моряки били в литавры - все такие же, белесо-сизые. Плотные, шкуряные. С костями-кисточками, повязанными по всему кожаному краю. С узором диковинным...

Яра помнила, как коснулась его, обжегшись. И тут же на нее зашипели: не трогай, мол. Потому как поплатишься. Но то Яра поняла и сама.

Узор обжег. Больно, резко. И на пальцах оставил ярко-розовые рытвины, повторяющие очертания знаков. Извитые, живые словно бы. И ведь Ярослава понимала: то морок. А с каждым утром узор менялся. Вился, словно бы живой. И съедал по новому участку кожи.

Они-то, эти участки, и заживать не хотели, как ни сдабривай их мазями. И ныли нещадно. Кое-где чесались, когда ярко-ружовый колер сменялся на белесый, словно бы выжженный. И тогда воины, что были рядом, кивали: дескать, заживет. Пометит своею.

Ярослава приглядывалась к ним. И не все из них были мужчинами. Вот те, что на самом носу ютятся, - ворожея нынче различала это отчетливо - женщины. Только ни шкурами серыми, ни волосами длинными они не отличны от мужей своих. И секиры с мечами широкими держат так же крепко. Поглядывают на нее вот, улыбаясь. А когда и в голос смеются.