Марина Дечко - Ворожея

И снова сожаление, что она, его дева, и отец великий отчего-то не разумеют друг друга. Но Чародейка тут же ластилась:

- Только то ведь как последняя мера, а пока... - Она снова нашептывала слова дивные, снова гнулась легким станом над телом степняка. И хоть тот был в одежде, а все происходящее вокруг - сладкой негой, миражом, большего наслаждения он в жизни не ведал. Оттого и устал по исходу ночи, откинувшись на подушки взбитые.

И глаза закрыл тяжко. А медуница ушла.

И снился сон ему. Муторный, тяжелый.

Словно бы вот он, Элбарс, идет по бескрайней Степи, а вокруг его - ни души. Ни Шатрового Города с огнями костров высоких, ни рева табунов лошадиных. Стрела, и та не пролетит мимо. Словно бы вымерло все.

И, знать, коль земля родная мертва, то и боги старые ее покинули.

И только он подумал о том, как земля перед ним разверзлась, а стопы его утонули в песке желтом. И чем меньше пахло медуницей, тем больше ноги его уходили в песок. Голодный до родной крови, он всасывал не просто тело, но саму душу Элбарса, пока последний волос на голове того не сник под землею. А уж дальше...

Под степными травами да гудящими глубокими водами было холодно. Так холодно, что зуб на зуб не попадал. И еще - темно.

Вот тогда-то и понял Элбарс, отчего бог старый ворует у людей тепло по зиме, да уносит его в Шатер Подземный. И он бы украл частицу жара, чтоб согреться тут, посреди вечного холода и мрака.

И, словно откликнувшись на мысли степняка, впереди заалел огонек тонкий, несмелый. И Элбарс бросился к нему.

Продирался сквозь тьму и ледяные насты, сквозь непроглядный мрак, а как дошел - изумился. Не врали бахсы, что говорили о Шатре Подземном. И о боге старом. Вот он, сидит у костра, руки греет.

Отчего первый сын Хана понял, что перед ним - старый бог? И сам не понял. Только словно бы в мыслях само собою уразумелось: все так.

- Садись, Элбарс, Тигром прозванный, к очагу. Иначе замерзнешь. Остановится сердце горячее без тепла да превратится в ледышку. И уж потом не запустить его ничем.

Элбарс вдруг вспомнил о деве своей огненной, и тут же в мыслях возникло: уж она-то могла бы и ледышку растопить. Но бог перечил:

- Растопить? Нет, ее огонь не столь силен. Заставить жить жизнью вурдалачьей, вывернутой, - это смогла бы. На то Чародейка и есть. А вот оживить... Знаешь, то, что умерло, больше не воскреснет. Ни здесь, ни в Землях Лесных. Жизнь - живым, смерть - мертвым. Садись поближе к костру, Элбарс-Тигр, да согревайся светом святым. От холода и мрака, от вони сладкой, что разум сковала...

И Элбарс присел, отчего сразу закрутилось-завертелось пространство, и мысли... Мысли забегали живо-живо, отряхнули с себя наговоры дивные да ворожбу колдовскую, туман лютый сняли.

А бог старый лишь посмеивается, говоря:

- Грейся, Элбарс-Тигр, грейся. Твой отец за тепло это ценой дорогой расплатится...

И Элбарс внезапно подск очил в места, чтоб спросить, что с отцом. Но бог остановил его одним лишь взмахом руки:

- В Подземном Шатре ты не властен ни над временем, ни над пространством. И тело твое, что земле принадлежит, получит душу лишь тогда, когда на земле родной окажется. Аслан-хан знал это, когда обряды старые читал. Что с ним? Жив. Молитвы древние поет, которым его верный Абу обучил.

И старый бог подкинул в огонь поленца.

...Аслан понял, что перед ним не его сын лишь тогда, когда увидел затуманенный взор, да слова дивные расслышал. Тогда-то и осознал, что ни уговором, ни силой военной его не угомонить. Не расслышит - не поймет. И, стало быть, только подземный бог мог дозваться души его. Докричаться...

Вот только старый Абу, что песни пел, нынче мертв. А за ним и Нурлет. И только друг их верный, шаманом прославленный в Степи, поруч. А он, Хан, знает мало об обрядах. Правда, обучил его однажды сам Абу молитве древней. Наказал взывать к Шатру Подземному лишь тогда, когда и другого не останется. Предупредил о цене высокой. Какой? Бог сам спросит, когда час придет.

И час, видно, пришел, потому как терял Хан не просто сына любимого - будущее рода растерять боялся. И страх подгонял его, верными степняками провожаемого, к дверям покоев, в которых ныне правитель Белого Города, а в прошлом Элбарс- Тигр, почивал.

Ждали долго. Пока резко пахло медуницей, войти не решались. Уж Хан понял, что это не к добру так сладко тянет. А потом, когда приторного аромата туман рассеялся по-над полом, решились.

Стража, что стояла у покоев, сложила головы быстро. И жалко было Хану своих воинов бесценных, да только понимал он: не сдадутся они, кровную клятву оберегая. А, значит, одарить их скорой смертью - лучшая из наград.

Дверь поддалась не сразу, и с ней пришлось повозиться. Но, в конце концов, створка тихо скрипнула, и Аслан увидел спящего сына. Правда, в то, что Элбарс спал, он не верил. Чело и лик сына- Тигра были белы, как мел, а глаза, скрытые веками, метались с яростной силой. Первый сын Хана был неспокоен. Сжимал кулаки мощные, а потом пропадал в сон. И снова метался.

Раз за разом...

За окном начинал брезжить рассвет - время было на исходе. Видно, потому дарившая медуничный запах и покинула его, что уж не опасалась вероломства. И, стало быть, Хану надобно поспеть.

Воины остались за дверью охранять покои. А сам Степной Лев вспомнил то, о чем уж и не надеялся когда-либо говорить.

Молитва казалась грубой и резкой, и слова заученные срывались с губ остро, словно бы не желая быть произнесенными. Травы степные жглись прямо тут, на шкурах. Огонь дрожал, боясь возвращения ворожбы лесной, да только с каждой минутой, как старый бог слушал молитву ханову, тому становилось спокойнее, уверенней.

Степная плоть ложилась кругом сына ханова. И все то, что когда-то стало для названного Ашаном сына проклятьем, для первого дитяти просило прощенья. Залогом тому - кровь золотая, светом божественным одаренная.

Знал ли Хан, что отпрыск его, верный Тигр, не очнется, пока тело его не принесут в Степь? Знал. Как и то, что бог старый потребует за клятву такую цену непомерную. Да только столкнувшись со злом лесным, Аслан- Лев впервые осознал: он готов заплатить любую цену, потому как на кону не просто власть над Землями Степи да Лесов.

На кону сама жизнь.

***

- Мечи! - Приказал Орм, и в ладони Дара мгновенно оказалась сизая сталь.

Степняк крутанул оружие кругом своей оси, испытывая его на балансировку, и недоуменно поднял глаза.

- Привык к лезвию южных мастеров, над которым поет не только огонь жаркого горна, но и девы, что наделены ворожбой редкой? - Островитянин откровенно усмехался. - Здесь, на суровой земле, руда достается воинам тяжко. И плавится с неохотой, не желая подчиняться что огню, что слову ворожебному. А ведь и наши девы многое могут. Веришь?