Марина Дечко - Ворожея

И, словно в подтверждение слов островитянина, позади Дара запели литавры. Все те же, что и на судне. Белесые, обтянутые прочной сизой кожей в костяной оправе. Гулкие.

И воздух, что дрожал от огня очага пламенного, замер. На миг всего лишь, чтобы тут же всколыхнуть что пространство само, что воинов статных. Пройтись по залу волной прочной и остановиться у дверей. Вздыбить шерсть на спине медведя, пробуждая того ото сна. И коснуться рогов оленя. Пробудить лиса, а за ним - птаха.

- Они досмотрят, чтоб слово исполнилось. И отдадут победу в руки достойного.

Дар обернулся. Его ворожея испуганно жалась к степнякам, что окружили ее плотной стеной. Стало быть, останутся подле нее и дитяти нерожденного до последнего вздоха. Да только Яра напугана. Озирается кругом, вздрагивая от каждого нового удара, да все на зверей живых таится. А ведь те и вправду живы...

Рев медведя оголил широкий проход, занятый островитянами. И теперь Дар с Ормом смогли двигаться свободно. Степняк бросил еще один взгляд на свою ворожею. Может статься, что он больше не увидит ее, и тогда ему бы запомнить что глаза эти зеленые, что темный волос. Округлую уже фигуру, в которой...

Дар не поверил своим глазам. Думал, померещилось, но нет, это не морок.

Она, его маленькая женщина, лишь выглядела крошечной да слабой. С полной луной под тулупом, руками тонкими и такими же чертами лица. С губами алыми и детским, невинным выражением лица. А вот пальцы...

Пальцы Ярославы двигались сами собой. Она и не поняла поначалу, что творит ворожбу. Побоялась бы, коль решение то принималось разумом. А то ведь - чувства. Страх за мужа нареченного да дитя, что так крепко толкает ножкой под ребра. И, значит, ворожба та верная...

Пальцы рисовали в воздухе руны древние, о которых ей сказывала Крайя. И из рун тех выплетали наузу, что набрасывалась на Дара кольцом плотным. А потом и на них с воинами степными, что, не боясь за свою жизнь, окружили молодую бахсу.

Ярослава обвела взглядом пространство и удовлетворенно сомкнула глаза. Звери, что покоились нынче у дверей, не пройдут. Заплутают в сетях, оставленных подле степняков. Поранятся словом ворожебным. Сгинут...

Грохот литавров смолк на миг, заставляя диковинное зверье замереть. А Орм повел носом:

- Сильна твоя ведьма, степняк. И, стало быть, в Лесных Землях ничего не поменялось...

И он с силой занес над противником острое лезвие.

Широкий меч островитян непривычно оттягивал руку, и Дар все никак не мог приноровиться к нему. Да еще и зазубрины, что ощеривались по бокам острия, то и дело цепляясь за холщовую рубаху да прогрызая в ней то тут, то там рваные дыры.

Руда северная плавилась в горнах грубых печей, очаги которых каждый день спорили со льдом и стужей. А оттого и сплав тот выходил грубым да не выправленным, не таким, как в тонких саблях степняков. И приноровиться к оружию тяжкому было ой как непросто.

Суровая зазубрина больно ужалила Дара в плечо, и спустя мгновенье он ощутил в воздухе запах первой крови. Дурно это. А ведь он надеялся первым отворить густую жижу, текущую в венах врага. Хорошо бы, чтоб меч оказался без яда, потому как тогда минуты Дара уже считают.

Боялся ли степняк смерти? Нет, не ее. Он за знахарку свою страшился, за дитя нерожденное. И в который раз непрошенные мысли о том, что в Степи ей нынче проще было бы, меняли ход поединка.

Новый выпад последовал молниеносно, и Дар едва успел увернуться от удара. А ведь тот, что сидел сперва в тени высокого кресла, был силен. Проворен. И, видно, не зря занимал увитый оленьими рогами трон, раз двигался с такой прытью. Но и Дар повидал в сраженьях многое. Пожалуй, прожил в них целую жизнь. Оттого-то и отворил кровавую полосу на запястье врага.

Правда, Орм едва заметил это. Ни секундой не остановился, не дал передышки. Силен был. И хитер, что Змей. Не зря носил прозвище дивное. Но и Дар, Волком в Степи прозванный, опыта повидал немало.

Мечи снова сошлись в скрежете тонких линий, и до слуха степняка донеслось прерывистое дыханье Яры. Знать, силы ее много уходит на ворожбу. А ведь в ней еще дитя...

Он ловил боковым взором ее фигуру, готовый нанести удар обидчику в любой момент. Но островитяне не трогали его знахарку. Держались обетов, данных их вожаком.

А тот снова ушел от удара. И заново ужалил сизой сталью бронзовую степную плоть.

На этот раз разрез пришелся в бедро, и Дар даже не понял - почувствовал - разруб глубокий, и рана серьезная. Кровь, что тут же побежала по ноге, сочилась слишком скоро. Значит, времени мало. И нужно наносить удар.

Выпад - шаг, выпад - шаг. И Дар достает Орма, который морщится от боли. Верно, островитяне тоже люди, раз боль чуют. В тот момент степняк решается...

Перехватывает ладонью руку врага, и, занеся меч на его горлом, всего на миг останавливается взглядом на его запястье, что оголяется под широким рукавом рубахи плотного сукна. А на ладони той старой болью, белесым напоминанием глаза режет почти забытый знак.

Округлый, сплетенный из вязи старых шрамов. И в нем меч изломанный - знаком тому, что рабу уж не носить оружия. А еще плеть... ее не забыть.

Дар медлит всего минуту, но и ее хватает для того, чтоб лезвие меча самого Орма уперлось ему в грудь, и силы сравнялись. И, верно, еще бы миг...

- Здебор? - Дар говорит это так тихо, словно и сам не может поверить произнесенному. Но имя названо, а слух островитянина слишком чуток. И взгляд того, кого прозвали Ормом, останавливается на рубцовой отметине, а Дар осторожно протягивает к нему ладонь. Свою, что так же запятнана старыми рубцами. И тоже вот спрятана от глаз людских.

И две отметины, похожие, словно капли воды, сходятся друг перед другом.

Орм удивленно опускает меч, и под гул ничего не разумеющих воинов, так же тихо отвечает:

- Нет, степняк, я не Здебор. Но давным-давно, в забытой прошлой жизни, я знал того, кто носил это имя. Как и тавро, что въелось в его тело.

Мечи со звоном ударяются о землю, и Орм приказывает:

- Подайте тулупы.

Одежду подают так скоро, что Дар остается в недоумении. Он не разумеет, что происходит с островитянином. Но тот лишь кивает в сторону ворожеи:

- Пусть останется здесь. Даю тебе слово, с женой твоей ничего не случится. Пойдем!

Он проходит по людской улице, среди которой десятки глаз глядят на него с недоумением, и лишь тогда, когда они с Даром оставляют позади себя последнюю избу, рукой указывает в сторону высоких деревьев:

- Я отведу тебя к нему, степняк. Только он больше не зовет себя лесным назвищем. Ненавидит тех людей больше моего. И, стало быть, меч тебе еще сгодится.

***

Хан разумел, что у него - лишь день. И коль не поспеет он до прихода ночи...

В воспоминания тут же ворвался тяжелый медуничный смрад, а в углу покоев сгустился туман. И если все так, как он думает...