Марина Дечко - Ворожея

А вот то горячо, словно бы держали его руки крепкие. И тогда Крайя разумеет: то не морок был. Сон вещий. И, когда молодой мужик спускается к ней в старую келью, чтоб забрать на суд людской, Крайя расправляет плечи. Выпрямляет спину и идет к костру, не страшась ни огня святого, ни гнева богов.

Потому как знает: ей надобно исполнить их волю. Какую? Так подскажут...

***

Тело Элбарса выносили из палат на рассвете, когда запах медуницы почти выветрился из покоев белокаменных. Степняк казался бледным и почти бездыханным, отчего верные воины понуро опускали головы долу, провожая брата в путь дальний.

Мертв?

Видно, пока нет, раз процессию не траурную ведут. Да только, знать, и не выдюжит степняк молодой: вон уж и так жизнь в нем едва теплится...

Тем, кто в отряде шел, Хан самолично приказы отдавал. И все при дверях закрытых, все в тайне. И было-то их немного, а вот сколько - никто не ведал точно. Как и не знал, какой упряжкой повезут.

Тайна хранилась верно. Оттого и не знали степняки, когда тело Элбарса-Тигра покинуло Белый Город. Испарился словно бы, исчез. И не осталось следа за ним...

А ведь не только сын Хана отбыл на рассвете. Еще с первым лучом солнца широкие ворота Белограда отворились, чтобы пропустить одинокого всадника. Гонца. И полетел он во всю прыть по дорогам лесным прямо в Степь, чтоб отнести новость дурную в шатер богатый. Юной деве тот посыл на тонкой коже отправлялся. Да скреплялся печатью, что на перстне самого Хана Великого покоилась...

Всадник останавливался лишь единожды на дню. Ел скупо, спал на ходу. И лошадь, что неслась под ним, верными бахсами заговаривалась на бег дикий. А оттого и принесла ценную ношу в Степь всего ото третьего дня. Рухнула, подняв копытом горсть песка, да так и осталась лежать у Шатрового Города. А гонец дошел...

Остановился у самого Шатра, на котором стяги Элбарса-хана горели. Миновал стражу и, опустившись на колено перед девой молодой, спросил:

- Нарима?

Дева кивнула. И лишь тогда гонец протянул ей посыл самого Льва Степного. А потом и он отошел за верным скакуном.

А в Степи в ту же ночь зажглись костры обрядные, да загремели барабаны. Песни полились. И в центре всего - степнячка с тонким лицом, невестой самого первого сына Хана прозванная. И слово святое...

...В Подземной Шатре было холодно. Сыро и зябко. А еще - темно. И света не хватало, чтоб разглядеть хоть что-нибудь...

Старый бог ушел. А вот Элбарс-Тигр остался. Заметался, ища выход, а в ответ - лишь смех утробный, что отбивался набатом в висках:

- Не уйти тебе, второй сын Хана, пока не будешь отпущен. Не уйти...

И снова темнота с холодом. И снова он один.

Мысли...

Разум Элбарса, что больше не затуманивался медуницей сладкой, подсказывал: это верно, чтоб вот так - наедине с собою. Заслужил он. Да и обдумать нужно многое. И это ведь счастье, что его вот так, к богу старому. А могло ведь случиться и иначе...

Он вспоминал, как отец карал тех, кто непослушен. И разумел: тот любил его, потому как отпустил. Значит, станет ждать. Только вот чего?

Элбарс сидел на студеной земле неподвижно. И глаза закрыл, потому как все равно - темно. Дышать старался ровно, чтоб считать можно было. Потому как если не считать, то с ума сойти можно...

Время тянулось медленно, упрямо. И так густо, что ему казалось, будто бы он вот так - всю жизнь. Да и жизнь ли это?

А перед глазами из-за тьмы кромешной начало искрить. И, верно, то все морок, потому как не может быть, чтоб здесь - и дым костра. Этак он посидит еще с вечность, а там и барабаны бить станут...

Только барабаны запели раньше. Это отчего-то Элбарс понял сразу. Верно, вечность - слишком много. И если в ней жить одному, то без разума остаться можно. А он ведь при нем.

Да только при нем ли?

Элбарс усомнился. Потому как по-за барабанным зовом послышалось другое, нежное. Голос, что утрачен в жизни прошлой. Тонкий, пахнущий степными травами и самим кумысом сладким, зовущий...

Нет, то точно - морок. Потому как Нариму он утратил много дней тому. Сам отрекся от девы своей, честь той опорочив. Сам при братьях верных сказал, что не желает ее.

И, значит, теперь он не станет слушать ни морок дивный, ни голос, что нынче так сладок. Потому как заслужил лишь покой и тьму. Холод извечный.

И Элбарс обхватил руками голову, заглушая звуки. Вдохнул. Выдохнул. И снова стал считать.

А звуки, кружащие у головы, утихли.

ЧАСТЬ 4.

КАМНЕГРАД.

Да сгорят чары темные,

Да сгорят наузы кощные,

Да сгорят присухи Навии -

В Черном Огне Пекельном!

Небо - ключ, Земля - замок!

Да будет так, как речено! Гой!

Гай помнил, как испугался поначалу. И как противиться хотел задумке темной. Это ж где видано, чтоб воровать у самих богов старых? Да еще что? Монисты диковинные, в которых, Ворожебник не сомневался, сила таилась мощная.

Стало быть, не просто так они сгодились Чародейке. Разумела она, на что отправляет слугу своего. Как и понимала, что вернуться домой ему живым уж, верно, не случится.

А все ж таки Гай попробует. Потому как, если верить наказам, то и его тепериче не должно существовать. Зажился он на свете, ворье простое. Да еще и барином себя возомнил. Сгубил мамку с сестрою старшей, а о младшей и знать не знает - надеется только, что та надежно укрыта морскою ворожбой.

Задолжал он что Чародейке, что жизни самой. И вот пришел час с долгами расплачиваться.

А ведь и землю для обряда ведьма выбрала неспроста. Ту, в которой матка с сестрою покой нашли. Стало быть, надеется кровью родной усилить ворожбу. И, если так, то Гай спустится в Туманный Лес, чтобы снова повидаться с ними. Да прощенья испросить. И тогда, быть может, его собственная душа найдет пощады. А с милостью той и покоя.

Ворожебник разложил кругом себя шесть дощечек - каждая с руной бога старого. И жбан крови свежей, в глину живую запаянный, выставил тут же. А ведь от сосуда того силою тянет. И, стало быть, Чародейка не у простых девок ту кровь брала - у слышащих. Да еще непорочных, чтоб чиста алая жижа была. И, значит, тоже числом шести.

А вот седьмою станет кровь самого Гая.

Ворожебник не ведал, исполнит ли Чародейка свой навет, да только мысль о том, что сестра его меньшая найдет покой не под землею, а на ней, тешила его. Пусть так, пусть одна со всей родины. А ведь и ее кровь останется памятью живой. И, быть может, в долгой зимней ночи, куда увез ее муж нареченный, под небесным зеленым мерцаньем, о котором сказывал тот, вспомнит и о брате своем горемычном.

Да еще Зарина. Правда, с девкой купеческой повидаться перед смертью не свезлось. А ему бы хотелось. Прощенья испросить, да отпустить ее в село родное вместе с тем, что украл. Он бы и благословил их на жизнь долгую. И шкатулку с собою отдал, что на стольной лавке девку беглую дожидалась. Чтоб вину искупить.