Марина Дечко - Знахарка

Знахарка глотала ртом студеный воздух, смахивала пригоршни снега и шла дальше.

Упорная.

Говорила себе, что должна спасти бедолагу. Ведь если не она, то кто? Когда-то и ее так спасли. Тяжко. Но жива ведь. И он станет жить! Знахарка поклялась себе, что не отпустит воина.

И дотащила же!

Толкнув ногою дверь в хлев, из последних сил внесла незнакомца. Уложила на толстый пласт сена. Убрала волосы со лба.

Красивый.

Сильный.

Здесь тепло, он не замерзнет. Скотина живет, и он станет жить. О том, чтобы рассказать о нем кому-то, не было и речи. Любой, узнав о воине, ту же обвинит Яру. И спрашивать не станет. Да и что отвечать? Нашла в лесу. Израненный весь был. Не поверят!

Яра бросилась в избу. Хорошо, что Крайи нет - пришлось бы оправдываться, теряя время. Она все расскажет старушке потом, когда будет час. А нынче...

Молодая знахарка наскоро перевязала раны Анки, и, захватив все необходимое, метнулась к хлеву.

Обтерла мужчину мокрой тряпкой. Осмотрела, поражаясь все больше.

Воин сильный, дюжий. Яра не знала таких. Даже Свят был намного меньше его. Рост почти в три аршина. Широкий разворот плеч. Массивный подбородок, высокие скулы. Кожа темная, как у степняка, да только глаз не раскосый. Ярослава слышала, что такие люди живут на Пограничных Землях, рождаясь от союза степняка с лесной девкой, да только кто ж его знает наверняка?

Крепкий. Такого нелегко сломить.

Только раны... подобны анкиным.

Все тело разодрано, истерзано. Да не просто так - там, где больнее. Ржавая рябь смешана со свежим багрянцем. Как выжил-то? Любой из того, кого Яра знала в селе, не протянул бы и годины, а этот - дышит.

Яра провела мокрой тряпкой по коже, обмывая воина, и тот всколыхнулся. Приоткрыл глаза:

- Прости... не пришел за тобой, не выдюжил...

В бреду. Худо.

Яра погладила его по лицу, и, наклонившись к самым губам, тихо прошептала:

- Спи, мой хороший. Отдыхай.

И она влила ему в рот несколько капель макового молока. Пусть так. Чтоб выдержал.

Знахарка долго возилась с ранами, а когда те были зашиты, положила на них руки. Старая Крайя говорила, что учить ее станет наузу плести, да к небожителям взывать. И что с того, если она, Яра, попробует сама? Уж если и готовы они услышать молитву простой девки, да помочь ей, то и силу проведут в ладони. А коль нет...

Яра сомневалась. Нет, однажды она уже чувствовала нечто подобное, да только все отговаривала себя. Не чародейка она, не ведьма. И ворожбу творить не умеет. Да только, может, и не ворожба вовсе это? А если и она, то светлая, от самой Пряхи идущая?

Девка не знала. Боялась, вспоминая, как в прошлый раз под пальцами забежали иголки. И, коль сосредоточиться, они заколют в руках сначала легко, потом - резко, нестерпимо. До боли. А затем - тепло. Жизнь. Целебна.

Яра так верила в это, что почувствовала, как воин расслабился. Но когда убрала руки - дернулся. Болит.

Она снова погладила его по щеке, лаская как младенца:

- Ничего, воин. Пройдет. Все проходит - и это пройдет.

Знахарка с жалостью провела кончиками пальцев по скуластой щеке, боясь нарушить шаткий покой раненного:

- Знаешь, - она склонилась так низко, что почувствовала его запах. Пряный, терпкий. Непривычный, мужской. Ярослава впервые была так близко к нагому мужчине.

Вдохнув глубже, Яра прошептала:

- Люди Лесов верят, будто когда нарекают дитя, тому даруют судьбу. - Она набрала в легкие еще больше воздуха, ощутив небывалый прилив сил: - Я нарекаю тебя Даром. Ты был послан мне, а я - тебе. Моли небесных повитух достать гусиные перья да тонкую белую ткань. Пусть макают перья те в кровь твою, пишут руны. Много, чтоб жизнь не короткою была.

Мужчина, словно слыша ее слова, попытался встать. Вскрикнул от боли, и снова рухнул на сенный подстил, лишенный сознания.

- Кричи, Дар. Зови новую судьбу!

И Яра, боясь обернуться, начертила на лице воина всего один символ.

Тот, что ей когда-то показала Крайя.

Проклятый. Запретный.

***

- Барин!

Гай шел по выставе широким шагом. С тех пор, как в нем пробудилась сила, да он перебрался в новые хоромы, минула целая седмица.

Много или мало? Наверное, мало. Да только к хорошему привыкают быстро. И Гай тоже привык. Что к жизни сытой, что к силе, гуляющей по венам хмельным напоем. К назвищу вот этому...

- Барин! - Малец, что бежал за ним - резво, по-крысиному ловко, скакал нынче перед Гаем то на одной, то на другой ноге. Гримасничал. Притворялся, что болит, дескать, то нога, то еще что. И руку тянул к кошелю за пазухой, который нынче был набит доверху. И ножичек уж достал, проходимец...

Гай стукнул мальчонку по руке резко, до боли. И тот взвыл. Не то, чтобы ему так больно было - просто для виду. Чтоб люд честной обратил внимание что на дядьку злого, что на крик мальца. А там, глядишь, в сутолоке и получится у него срезать кошель.

- Не выйдет, - упредил его Гай, - на вот.

Он достал из кошеля один алтын - по меркам мальца деньги немалые, видимые редко, - да отдал в грязную раскрытую ручонку:

- Не потому, чтоб откупиться, - он взглянул в глаза мальчугана пристально, не отводя взгляд. Позволил силе соскользнуть с ресниц да коснуться детского взора. И почуял, как дитя робеет. Остолбеневший малец был не так резв. - А потому, что помню голод. И безысходность.

Он достал еще один алтын. Подумал, покрутил им перед носом малого, а потом тоже оставил его на детской ладони:

- А хочешь по-честному, приходи служить. На скотном дворе всегда работы сыщется. И коль понравишься мне, голодать не станешь. Понял?

Малец кивнул. И по цвету воздуха, что искрился кругом дитяти, Гай понял: придет.

Ворожебник зашагал дальше, дивясь многообразию того, что лежало на прилавках. И часто останавливался, чтоб приглядеть какое диво. Нет, дворовые при покоях его уходили что на выставу, что в другие хозяйства. И ему, знатному барину, не было нужды в чем-либо.

Да только не привык Гай к такой жизни, когда все само в руки идет. Оно и приятно, а вот сноровка теряется. А он помнил что о договоре, что о цене, которую придется заплатить за добро.

Внезапно рыжий остановился.

Посреди улицы, на которой купцы торговали платьями да бусами, он увидел девку. Светловолосую, синеглазую. Печальную.

Нос раскраснелся и глаза, а она гордая - слезинки не кажет, все держится, чтоб не разреветься на виду у всех. И одета хорошо, пригоже. Даже тулуп мехом лисьим, ценным, оторочен. И шапка золотом горит, отчего волосы ее девичьи еще светлей кажутся.

Гай пригляделся.

Девка шла скоро, не разбирая дороги. Знать, гнала ее беда. И такой она тонкой да беззащитной казалась, что рыжий не выдержал. И ведь понимал, что нынче для него девку сыскать ничего не стоит. И любая из дворни пойдет с ним в сумерках. Да только любую не хотелось.