Марина Дечко - Знахарка

Потом пришли три грамоты. В них размашисто, небрежно было написано то, о чем в замке догадывались. Хворь пошла по селам. Умерших покамест было немного, но заболевали все больше.

И знахарей не хватало.

Кто-то вспомнил про старых богов.

В закутках шептались, что, мол, Огнедержец бережет детей своих. Говаривали, будто в иные времена посреди болезни рождался в людях дар, который ворожеи несли в села. Да только часы те прошли. И вспомнит ли Огнедержец о слове, данном людям?

Может, и вспомнит.

Но примут ли они, глупые дети, этот дар? Припомнят ли, что ворожеи с ворожебниками не зараза какая, не гнусь, а спасение?

Люди шептались все больше. И говор этот летел поверх голов, проникая сквозь тяжкие створки храмовых дверей. За ними денно и нощно возносились напевы да песнопения, а храмовники все чаще раздевали младенчиков. Метки черные искали. Зачем? Потом у как ворожеи - ведьмы, значится - всегда отмечены черным знаком.

Только могли ли знать храмовники, что метка Огнедержца лежит не на плоти, а в душе?

И что просыпается дар не у одних младенцев...

Смеркалось.

Сиреневый воздух дрожал меж деревьев, сливая стволы близкорастущих сосен в густой частокол. Тонкая нахоженная тропка, вившаяся между столетними исполинами, вот-вот грозилась оборваться, оставив всадников в густой чаще.

Ашан опасался ночного леса.

Ему помнилось, как усталые торговцы, засыпая у огромного костра, рассказывали странные истории о древнем зле, живущем в Темнолесье. Степняки тогда долго смеялись над купцами народа Лесов. Говорили, что у них, людей перекати-поле, уж и земли-то родной не осталось. А она - матка - бережет не только тело, но и душу.

Но Ашан помнил и другое. Старый Хан, что принял его в войско, улыбался в тот вечер мало. Жестом отказывался от браги, завезенной с Темнолесья, да легко потягивал кумыс. Слушал.

А воин знал - уже тогда понимал - Хан мудр и хитер.

И легенды те уж больно походили на правду. Почему командир так думал? Не знал. Чудилось, будто слышал уже это. Когда? В другой жизни, наверное...

Лошади шли долго. Утомленные дорогой и непогодой, они все настойчивее загребали копытами, силясь хоть на миг облегчить ношу. Но всадники как будто становились только тяжелее.

Белоград давно остался позади, как и два воеводства, что лежали на их пути. По рассказам старожилов, впереди ждало последнее село, за ним - Камнеградское Княжество. Только лес все не хотел заканчиваться. Уж не заплутали ли степняки?

А воспоминания снова нагрянули, заставляя опасливо обернуться.

... - Э-э-э, не. Погоди, брате, ржать, - тянул кряжистый мужик с седыми волосами и тощей бородой, торчащей в складках жирного подбородка. - Все вы - степняки - одинаковые. Говоришь вам, говоришь... тьфу на вас!

И мужик лихо махнул рукой. Не рассчитал силы, да и упал пьяным на тяжелую подстилку у костра. Лбом стукнулся гулко, заматерился. Барахтался долго, словно бы жук, под насмешки и гоготанье степняков, а потом, как вовсе рассвирепел, разодрал на груди рубаху.

- Глядите, окаянные, коль не верите! Глядите!

Он все водил жирными от жареного мяса пальцами по располосанной груди, украшенной корявыми шрамами, а гогот становился лишь громче. И только Хан внимательно пригляделся, отставив золотой кубок с кумысом.

- Ну и дурень ты, лесник, - протянул один из воинов. Старый дядька давно не ходил с луком за спиной, все чаще обитаясь у таких вот костров. Оттого-то и знал больше других. - То ж когти зверя. Думаешь, коль живем в Степи, зверья не знаем?

Дядька тоже заржал, поднимая согласный хохот более молодых степняков. А купец только больше взбеленился:

- Зверье! Конечно! Кто ж говорит, что девка меня так подрала. Да только в лапы к зверью не сам я попал...

- Не пей ты больше, лесник.

- А ну тебя! - Обиженно махнул рукой торговец, но внезапно на его сторону встал Хан:

- Пусть говорит, Абзал. Гость он. Дай рассказать.

И мужик заговорил.

- ...Летом то было. Гуляли мы долго. Купалу встречали, как-никак. Брагу пили, хороводы с девками молодыми водили. Я всегда был охоч до девок, хоть и постарел давно...

Скакали чрез огонь. А потом...

В общем, поспорили мы со Славкой, что один из нас папарать-кветку найдет. Поверье есть такое. Ста-а-а-рое. Как сам черт. Ну и мы, это, как черти драные, по лесу поскакали. Брага, так и та еще сил поддавала. И знали ж ведь про лес, да страх потеряли от дурмана.

В общем, мужики, очнулся я первым. Как прознал? От криков-то егоных. Кричал Славка на все Темнолесье, а откуда - поди разбери. И ор такой дикий... кровь в жилах стыла.

Кинулся я шукать его тогда. А нашел вот что, - и мужик снова ткнул рукою в изуродованную грудь.

Иду, иду, зову Славку, и тут - голос. Чистый, пригожий. Тоненький как колосок. И говорит так хорошо, складно. По любовь, ласку, про полюбство.

И женка у меня ж тогда была, и сам я староват для такого. А вот удержаться - никак.

Иду на голос, а у самого аж поджилки трясутся. Страшно. Да с каждым шагом все сильнее. А полюбства хочется - просто страсть. И справиться с собой нету сил. Уж и про Славку забыл, и про крики егоныя.

И тут передо мною - девка. Пригожая такая. Ласковая. Все льнет к телу, погладить норовит. И губы алые подставляет для поцелуя.

А пахнет ягодой да травами. Жимолостью. И чем-то сладким, приторным. Словно бы медуницей. Но то - совсем малость.

И уж поддался я на голос, а она еще нежней стала. Уложила на траву шелковую да песнь завела. Я к ней руки тяну, а она все улыбается, уворачиваясь. И поет, поет, поет...

Уснул я, мужики.

И слышал крики. Рваные, дикие. А когда понял, что крики - мои, тут-то зенки и раскрыл.

Волчье стояло надо мною, грудь рвало. А девка эта на дереве сидела, аккуратно волосы перебирая. Косы все плела.

- Ты ешь, - говорит, - хороший. Этой падали тут не счесть. Вот и мой полюбок на речи дивные ушел. Сгноил меня в теле молодом. Душенька боли-и-ит. У омелы оно всегда так.

Спасли меня тогда. Кто и как - не помню. Рассказали потом, что и девки-то никакой не увидали. А Славка так и сгинул без вести. Только я-то помню.

Все помню...

Скакун жалобно заржал. Пушистый клубок пара, подкрашенный синькой вечернего леса, стремительно поднялся ввысь. И если еще час назад тяжелый меховой тулуп, в который закутывался воин, грел, то теперь он казался ненужной ношей. Икры ног ощутили, как и по спине лошади пошла мелкая дрожь.

Ашан спешился первым. Огляделся. Кругом - глухой лес.

Проклятый повел носом. Чутье от ноющего голода обострилось, и воину почудилось: слышит? Он снова вдохнул. В носу привычно защекотало, а в теле прибавилось сил.

Село.

Похоже, пограничное. Мелкое. Человек сто, не больше. И пахнут домом да уютом. Спокойствием, тишиной.