Марина Дечко - Знахарка

Да только родная она Ярославе.

- Пойдем, бабушка, домой. Прошу тебя. Мне одной не выжить.

Она утерла лицо меховым рукавом и жалобно заглянула в глаза старухе:

- Спасла ты меня тогда, бабушка, и теперь твое спасенье мне нужно. Люди похоронят меня заживо, коль не станет тебя. Сама знаешь - чужая я. Подкидыш.

И Ярослава тяжело вздохнула.

Крайя отняла ее руки от своих плеч и тихо проговорила:

- Пойду, Ярка, за тобою. Только должна ты знать, какое зло в дом пускаешь.

И она ухватила Яру за руку, резко потащив за собой. Ворожея остолбенела: такая сила в старушечьих ладонях жила, что могла напрочь сломить любое сопротивление. Да только руки молодой знахарки удерживала бережно.

И Яра позволила увести себя.

А Крайя все углублялась в чащу, выбирая самые темные тропы. Наконец, остановилась.

Ярослава поежилась. Вокруг нее стоял непроглядный лес, и как не силилась она разглядеть в нем целебну, деревья молчали. Словно выпито все было до нее.

- Не могла я иначе, - пояснила Крайя, наблюдая за тем, как ворожея вглядывается в стволы деревьев, - лучше уж у них силу черпать, чем у людей. Проклятое это место, Яра. Проклятое, как и его хозяйка. Стой здесь. И гляди в оба. Коль отвернешься от меня - отпущу, не трону. Не причиню тебе вреда.

И старуха стала собирать сухие ветки, лежащие под толстым слоем снега. Она накидала их друг на друга, и, присев у костра, что-то зашептала. Слова давались ей с трудом, и Яра видела, как Крайя тяжело опирается на землю. Но уже в следующее мгновенье из-под веток пошел тонкий дымок, а вскоре костер и вправду задался.

- Подай мне это, - старуха указала на ярино лукошко, и, получив его, разлила молоко слева от костра. - Молоко на запад, соль - на восток, - пояснила старая знахарка, зашипев от белого песка. Она срезала кусок кожи с пальца, бросив его перед костром, и, протянув к Яре руку, сделала глубокий надрез. Уронила несколько капель крови напротив своей плоти, прошептала: - Плоть мертвяка на севере, да невинная кровь на юге.

Огонь разгорался все сильней. Несколько веток уже превратились в пепел, а кострище все росло. Крайя же стояла к нему спиной:

- Гляди, дитя, кого зовешь с собою. Гляди внимательно, коль не боишься!

И она прыгнула сквозь огонь. Сгорбилась, противно зашипев. Сплюнула кровью на свежий снег. И прыгнула еще раз.

И кровь не алая - черная. Гнилая словно бы.

Руки удлинились и скрючились, а лицо покрылось темным тленом.

Яра в ужасе закрыла глаза, уже понимая, что будет дальше, да только Крайя не пожалела ее:

- Гляди! - Прокричала она рыком зверья дикого. - Гляди, что я такое!

И она снова прыгнула.

Вой. Дикий, страшный вой разнесся по округе. От него кровь леденела, да только Яра забыла дышать. Перед ней больше не было старой знахарки. Нечто другое, темное.

Невиданный зверь повел носом в ее сторону, и снова прыгнул сквозь огонь, вернувшись к Ярославе полутрупом.

С рук Крайи свисали тлеющие останки. Местами проглядывала светлая кость, и запах...

Молодая знахарка никогда не чуяла ничего подобного.

Вонь гниющей плоти заполнила ноздри Ярославы, заставив ту отвернуться. Рвота подкатила к горлу резкими спазмами, и Яра не сдержалась.

Ее рвало долго. Она жалела, что съела тот кусок хлеба. Иначе все уже закончилось бы.

И только свежий снег остановил новый приступ.

Ворожея умылась талым снегом, обернувшись к Крайе. Та снова стала прежней. Глядела на Яру невидящим взором, и впервые в жизни молодая знахарка увидала мрак. Он струился из глазниц Крайи, и заполнял собой ее душу. Обволакивал тленное тело, не давая ему рассыпаться. И наполнял собою это проклятое место.

- Уходи, - виновато попросила старуха, - теперь ты все знаешь. Знаешь, кто такая ночница.

Ярослава сделала шаг назад, осторожно нащупывая землю. Она обернулась, ища опасность, да только ясная мысль озарила ее:

- Не дано мне знать, что заставило тебя сделать это, - Яра говорила едва слышно. Голос охрип от рвотных спазмов, а язык почти не слушал ее. Но молодая знахарка понимала: отпустит Крайю сейчас - не увидит никогда. - Да только разумею я: если бы ты хотела мне смерти - уж давно позвала бы ее. Пойдем, бабушка, нужно целебну для тебя найти.

И старуха разрыдалась. Впервые после того, как похоронила Мару.

***

- Давно это было, - тяжко говорила она, сидя за глинобитным столом, покрытым тяжелой дубовой доской, - молодой я была тогда. Думала, что жизнь знаю. Любила...

Она обхватила голову руками и говорила без умолку, а Яра словно видела это все, словно проживала ее жизнь. Не винила. Не казнила ее в помыслах.

Да и как винить?

Когда ты молод и любишь - ошибаешься. Все ошибаются. Только ошибки эти стоят по-разному. Кто-то алтыном откупится, другой жизни не пожалеет...

- Полюбок был у меня, Орликом звали. Ходил долго, сватался. Любился. Клялся, что навсегда это. Говорил: зачем нам ждать сговорин, коль и сейчас можно быть разом? А я ведь слушала, жизни не зная. Не думала, что дурно поступаю. Да и что дурного в любви-то?

Она замерла, подняв на Яру полные мрака глаза, и с болью продолжила:

- А как пузо стало расти, Улада ему приглянулась. Девкой молодой она тогда была. Знахаркой. В нас обеих в тот час дар просыпался, ворожеями суждено было стать... А мне еще и Рожаницы с неба улыбнулись. И носить бы дитя, да мужик мне нужен был. Не видела я без него ни жизни, ни дитяти своего. Вот и пошла просить подмоги у ночницы. Стала такой же, умертвив в себе дитя.

Трое суток кровью истекала, кричала, что не хочу больше проклятья. И что полюбок мне не мил. Просила Рожаниц вернуть дитя. И Макошь заступиться просила. Да только божиня не плетет судьбы для мертвых.

Выжила.

Позором, карой вечною.

Выжила.

И Орлик заметил. Снова полюбил меня, кинув Уладу. Ей ведь тоже судьбу изгубил, так и не сыскала себе другого. Гнев с тех пор на меня держит. Клянет.

А этот снова стал ко мне захаживать, слова дивные говорить.

Да только противно мне было. Больно до слез, до хрипоты ночной.

Прогнала я его. Не проклинала - сам сгинул, попадясь мужу молодой бабы. За полюбство сгноили его.

А мне вот проклятье осталось. Не погубила я ни селян, ни скотину. Кинула все, и пришла в Светломесто, оставшись тут знахаркой.

Проживала жизнь, пока твоя матка ко мне проситься не пришла. Любила она батьку твоего, в шлюб собиралась, да только сошел он смертью лютой. Оставил ее брюхо растить да проклятья слушать, а сам сгинул.

Мара держалась, слышишь? Она - не я. Любила тебя, когда ты еще под ребра не стучалась. Гладила все время, песни напевала. Ручничок вышивала, чтоб водой святою обтереть, когда глаза раскроешь да крик подашь. Да только кровь в тебе суровая течет, южная. Не справилась матка, померла.

Оставила тебя, Ярославой упросив перед кончиной назвать.