Марина Дечко - Знахарка

- Ты можешь получить все, что желаешь, - произнесла Госпожа. - Здоровье для мамки и сестер. Власть, алтыны, девку...

Она внимательно следила за каждым движением Ворожебника, чтобы не пропустить то, что даст ей ответ на главный вопрос: может ли этот мужчина остаться в живых. То, что щека дернулась на последнем слове, сказало совершенно ясно: может.

- Значит, решено.

- Непокорная она, - начал было Ворожебник, но тут же оборвал речь на полуслове. Незачем говорить Колдунье многого.

Чаровница, внимательно разглядывавшая его, сократила расстояние между ними в один шаг.

- Она всего лишь девка. Я помогу тебе.

И Колдунья направилась к решетке, лишь за которой остановилась:

- Не подведи меня, Ворожебник. Помни о том, что уже подарено тебе. Власть да алтыны, а еще... три родные жизни.

Ашан полыхал.

Огонь проклятья то накидывался на него, желая поглотить душу воина без остатка, то отступал, повинуясь мощному дару ворожеи. Воин попытался встать, но тело не слушало хозяина. Оно ломалось под натиском боли, сгибалось в тугую пружину, а потом снова выгибалось дугой.

Раз за разом.

Минута за минутой.

А потом, когда Ашан думал, будто выдержать это уже не можно, пространство разорвалось, и в лицо ему полетела горсть снега.

...Колючие безжалостные льдинки больно царапали кожу, и воин поднял ладони к лицу, чтоб укрыться. Вот только руки его были совсем не те, что сейчас - маленькие, с тонкими белыми пальцами и темной грязью под отросшими ногтями.

И сам он вновь стал тем, кем был давным-давно. Был и... не был без Здебора...

Малец бежал так скоро, что споткнулся от острой боли в икре. Перетружденную, ее свело в резкой судороге. Лицо зарылось в мокрый снег, и слезы смешались с талой водой.

Сколько верст лежит меж ним и Белоградом? И сколько впереди? Что с братом? Жив ли?

В глазах полыхнуло - ярость поднялась. И не совладать с нею, если бы не материнская науза под стальным запястьем. Запястья сделал отец, когда принял в семью, а мать...

Жаркий огонь прокатился под кожей, предупреждая: тут бы остановиться...

Беглец попытался вспомнить теплую улыбку и нежное кольцо рук, да только где упомнишь младенчество? Забрали ведь так рано - только зима прошла. И молоко бы еще пить...

Он как будто бы помнил тот голод. И молоко помнил. Сладкое...

А науза словно бы грела. Мальцу чудилось, будто это мать держит за руку, но ее руки холодны - Симаргл давно отвел в Туманный Лес, да и запер в одной из холодных изб. Стылая земля в том Лесу, вот и руки мерзнут.

А науза греет.

И сквозь тепло шепот: "Погоди, мой хороший, не горюй. Скоро выйдешь на лесную тропку, а там ногам легче. Трактов берегись! Иди вглубь".

Голос нежный, шепот тихий. Откуда помнит? Не знает.

Малец остановился: уж не бредит ли?

Обернулся по сторонам - кругом дремучий лес. Темень и глушь. Рой веток навстречу. Темные корни деревьев вывернуты от ночной бури. И только легкий снег...

А шепот все громче: "Сюда, мой хороший, сюда! Торопись!"

Беглец ступил было в сугроб, в другой - все одно: слышит. За скрипом снега, за стоном деревьев. Слышит, и все.

А перед глазами - платье. Белое, просторное. И рукава широкие, в пол, - руки скрывают. Лицо под капюшоном. И только голос:

- За мной, мой хороший, за мной... Не обижу. Тебя уж и так никто не миловал...

Беленица! Душа беглая!

Малец попятился, а она за ним. И все руки тянет, шепчет. Уговаривает.

- Ну, пойдем, милый. Там мамка, она заждалась. Руки согреешь...

Но дитя все нейдет. Наузу теребит, слово приговаривает. Старого бога просит, зовет на помощь. И плевать, что в Камнеграде уж давно храмы - мать не пожелала зла, защитила любовью. Только сплела ее в сговоре с Огнедержцем, дар с нитью связывая.

Науза поистерлась, да сила в ней огромная!

А беленица шипит, изворачивается. Вот и лицо сухое показалось, белое. А глаз нет. И руки тощие с когтями тянет - все одно, хоть кусок урвать. Да только не может она - лишь через зверье ей кормиться.

И отступает, шипя, в чащу. Клянет. Ругает. Именем истинным зовет - тем, которое матка родная дала. И сама называется тою, чей вкус молока малец до сих пор чует на губах.

Нежаной...

И воин вспоминает все. Кем был и кем стал. Что оставил по-за каменными стенами Белого Города, и что сгорело вместе с его воеводством.

Проклятье отступает, тонет во мраке памятной ночи, но воин держит его, не желая отпустить. Почему?

Потому как имя его, маткой данное в Каменном Городе, больше не скрыто за завесой Туманного Леса.

И Роговлад понимает, что слово, данное ворожее, придется нарушить.

***

Яра брела по заснеженной тропке. В глазах рябило, а в горле горели произнесенные слова.

Она видела, что делает Святу больно, да только как уберечь его? Не желала ворожея другу давнему зла, вот и отказала ему.

Злился?

Да.

Только злость не могила. Она отпустит его когда-то. И Свят уйдет, позабыв о старых чувствах. Найдет себе девку, смолвит старый обет, в храме данный, и будет себе жить, изредка вспоминая о Яре. Сам забудет и даст забыться ей.

А она станет ворожеей - настоящей, несущей людям слово святое. Быть может, даже найдет себе полюбка? Что с того? Дитя Яра хотела...

Она на миг представила, как будет гладить крошечную головку, убаюкивая младенца перед сном. Вспомнила песни, что ей пела Крайя, и сама попыталась запеть. Наверное, для дитяти выйдет лучше.

Тяжко будет? Да. Только Яра не знала легкой жизни - оттого и не боялась.

Молодая знахарка не разбирала дороги, по которой шла: горестные мысли все еще держали ворожею у высокой избы, первой на головной улице. Она и дальше бы так шла, если бы не уперлась в меховой тулуп:

- Спешишь? - Гнусавый голос заставил девку собраться, забыв о печали. Она подняла глаза на тощее лицо с вылинявшей местами бородкой и наткнулась на колючий взгляд. - Как Анка?

Богослав, храмовник Светломеста, держался от Яры в стороне: боялся старой Крайи. Но здесь ее не было, и Яра почувствовала беспомощность. Только такие, как он, чуют страх. А потому знахарка выпрямилась, упрямо глядя в глаза мужику:

- Поправляется, Богослав. Память к ней вернулась, дитя ваше все время кличет. Пойдем, коли хочешь, проведаешь ее.

Но храмовник, казалось, не слушал:

- Мор по Княжеству идет, знахарка. И война, говорят, будет.

Яра опешила. Богослав с рождения невзлюбил девку, так отчего теперь говорить с ней стал?

- Мор знахари остановят, а войны, даст бог, не приждем. Уж и так...

- Старики говорят, в такой час небожители древние просыпаются, селятся чертями в людях, черными метками тех одаривая...

- Богослав, опомнись! - Ворожея отшатнулась от мужика, словно от бесованного. И ведь почувствовала, что разговор этот не принесет ничего хорошего, да только лишь теперь разуметь стала, к чему тот ведет.