Марина Дечко - Знахарка

- Подай, - соглашается Хан, и с довольной улыбкой на губах раскрывает свиток из волчьей кожи выделанный, а девы с воинами с восторгом ждут вестей благих.

Только лицо Хана смурнеет, и ноздри раздуваются подобно дикому зверю. Глаза кровью наливаются, и Саида поздно разумеет: беда.

Волосы старой степнячки тугим наузом захлестываются на руке повелителя, и Хан рычит в ухо: гляди. Саида молча исполняет приказ, все еще не понимая, что случилось, но ее лик все более бел. А когда послание выпадает из рук ее, Айнур, младшая из жен, читает краем глаза:

"Элбарс-хан, ныне властитель Белограда, зовет этот город своим. Защищать его станет от набегов степняка. Кровью своей и войска верного".

И тогда крики Хана о сборе войска становятся ей понятными. И лагерь, что стоял спокойно по пути из Степи в Земли Лесов, срывается с места.

Заринка не помнила, что было после. Это Крайя ей говорила. Тихо, по-матерински гладя девке волосы, словно бы баюкала малечу свою. Вот только песня выходила дурною. Гадкою.

- Значит, в селе сказали, будто бы ведьмы мы?

- Сказали, - вздохнула Крайя, - только ты не думай об этом. Это что? Враки, да и только. Матка твоя с батькой не поверят, Свят не поверит. А что тебе еще надобно? - Старая знахарка не стала говорить девке, как в живом кругу обнажили ладонь Заринки, на которой чертовой меткой чернильное пятно расползлось.

Не упомянула она и того, как отшатнулись от них те, которых знали годами. Не обмолвилась ни словом, как девка молодая, розум потерявши, разревелась от горя и обиды, а потом и вовсе - чувств лишилась. Как Свят отбивал их от злого слова да дубинки. И как снова утянули их в избу голикову - на сей раз с позором да криками.

- А люди что? Что односельчане? - Не унималась Заринка. Она, поначалу сдерживавшая слезы, теперь зарыдала и обиженно размазала соленую воду по лицу, отчего курносый носик раскраснелся, а сама она стала больше походить на дитя, чем на девку взрослую.

- Что они? Мора боятся, барина вот тоже. С самого Камнеграда, говорят, приехал. По всему Княжеству прошел. Стало быть, и других увозили той же дорогою.

- А что другие? Ведьмы или такие ж, как и мы? - Заринка все не унималась, пытаясь хоть как-то отвлечься от своей беды.

- Вот же ж дура! Как есть дурная девка! - Ругнулась Крайя. - Ну, какие ведьмы? Весь люд простой, как и мы обе. Одно вот только: не свезлось ему. Как и в тебе, пробудилась сила древняя, да выход нашла. И тут барин твой легок на помине, дар разыскивая. Знать, не для благого дела ему столько мощи живой надобно.

- А для чего ж тогда? - Зара вскочила на ноги и взволнованно вгляделась в лицо Крайи: - И что станет с людьми, которым сила наша, внезапно пробудившаяся, была дарена?

- С людьми по-всякому будет. Вновь в ком пробудится дар, даст божиня. Знать, не покинет Матка-пряха детей своих. А на что мощь, обретенная колдуном, пойдет, того мне знать не велено.

Зара снова опустилась на колени перед знахаркой, как дверь резко распахнулась, впустив в и без того стылую избу студеного воздуха:

- Выходите! - Грозный приказ прогремел рвано, гулко, отчего и Зара, и Крайя встрепенулись. А в избе еще горше заходили половицы, потревоженные незванным гостем, да протяжнее заскрипели старые щели.

Девка снова принялась хныкать, да только Крайя не позволила ей этого:

- Не вой! - Обругала она ту на ухо и подкрепила ругань болезненным тычком под ребра. - Ишь, чего! Вздумаешь выть да слабость казать - так сразу отдавай силу ведьмаку. Иль терпи, пока терпится. Моя Ярка нутром мощным была!

Старая знахарка и сама поморщилась, говоря это все девке молодой. Понимала ведь, как обидит дуреху. Да вот только и выбора-то у них не оставалось. Коль сам Ворожебник миловал их визитом, то, видать, дело важное вершится. А посему и испортить его слезами бабьими нельзя.

Зара мгновенно остановилась. Глянула только обиженно на Крайю, да собралась вся. Лицом окаменела. И запахнулась плотнее в тулуп, через порог избы переступая.

И вокруг нее ветер взвыл, подхватил что слезы, не пролитые, на подол, что дыханье теплое. Да и унес подальше от этого места.

Зара почти не видала, куда волочат ее руки сильные, да и не противилась она силе людской. Значит, Яра сильнее нее будет? Значит, снова ей в укор ставят, что-де хуже она молодой знахарки?

И Зарина выше подняла голову, позволяя усадить себя в низкую повозку, стены которой были выполнены прутьями железными, что в клеть слагались.

Уже позже, трясясь посеред повозки наравне со старой знахаркой, она слушала выкрикиваемые в спину проклятья людей, подле которых прошло ее детство. Вот дядька Тихомир, что жил всего через одну избу от них. Его широкое лицо всегда улыбалось, когда видел он Зару. И пуховые усы расползались в улыбке той от уха до уха. Да и дружили они семьями, что тут таить. Помнится, шутил как-то Тихон, что сына на Зарке оженит. А теперь вот...

Проклятье выплевывает, словно бы ведьма она, да знаком себя святым озаряет - знать, в защиту от нее, проклятой. А она что? Все та же Заринка, что и прежде. Не поменялось-то в ней ничего.

А тетка-то Люда что? Эта тоже всегда казалась своею. Казалась, знать, только. Поди ж ты, многое людям кажется...

В спину Заре полетел увесистый снежный слепок - то, видно, дети баловались, обрадованные вседозволенностью старших. И боли-то с того снежка ни на грош. Помнится, купеческая дочка любила забавляться со снегом, особенно, когда первый он, когда в радость. И, коль в спину прилетал увесистый ком, не обижалась. Да только теперь вот...

Зарина едва подавила жгучую слезу, готовую сорваться с ресниц. И почувствовала, как тяжелая рука знахарки опустилась на ее ладонь:

- Не горюй, дитя, по дуру то они. Не подумав. Люди вообще дурные по природе своей. Один бросил проклятье - и все за ним, не понимая, что шлют его не только обидчику - самому себе. Да разве ж задумаются над тем, когда злоба душу травит? - Крайя тяжко вздохнула. - Так все Ярка жила. Боялась головы высоко поднять. Озиралась наокол. И в чем повинна была девка?

Знахарка замолчала, а Заре впервые подумалось: и взаправду, чем? Не она ж себя по-за шлюбом родила. Не она порушила святые заветы о чистоте девки. Тогда за что?

И хоть девке по-прежнему было тяжко думать про Ярославу, но впервые всколыхнулось в ее душе... разумение?

Всколыхнулось громким раскатом - да и озарило Зарину: ни за что она молодую знахарку не любила. Не виновна та ни в грехах мамки, ни в любви Свята. Да и грех ли - родить дитя? Не больший грех был бы отнести его к старой знахарке, да выплюнуть комком кровавым, а потом под венец пойти, словно бы и не случилось ничего?

И Заринка устыдилась. Мыслям дурным, что жили в ней до этого. А еще больше тому, что осознание дурноты своей пришло лишь тогда, когда и ее - невинную - проклинать стали.