Мария Вельская - Змеиная Академия. Щит наследника [litres]

– Я уж думала, что ты уснула на ходу, – выразительно фыркнула сестра, прищуриваясь. – Давай садись.

Как и всегда, за первый стол. Впрочем, столы здесь длинные, наверняка еще кто-нибудь да присоединится, эта пара только для их факультета, здесь чужаков не будет, и можно говорить о своих знаниях и умениях более-менее спокойно.

Тетрадь легла на стол, зачарованное перо… сумка – на крючок сбоку. Знать бы, где песочком дорожку посыпать. Зал еще не был заполнен до конца, когда она вошла. Высокая иршасса с волосами белыми, точно недавно выпавший снег, а взглядом таким холодным, что можно было заморозить всех учащихся. Это потом Рин поймет, что первое впечатление зачастую обманчиво, а за холодом внешним зачастую прячутся внутренняя уязвимость и боль, а сейчас сердце сжалось, застучало в груди. Возможно, новое видение вызвал именно внезапный испуг. Кто скажет, как оно было на самом деле?

…Осунувшееся заплаканное лицо и тусклая чешуя. Запавшие глаза. У нее взгляд иршассы, которая больше не хочет жить. Да и зачем, если все, кого она любила, в могиле? И обожаемый муж и маленький сын. Женщина вздохнула, с силой проводя руками по лицу, пытаясь скрыть свою слабость.

С тихим шорохом разъезжается ткань у входа, пропуская крупного змея, чья чешуя отливает чистейшим золотом. Сейчас император не в маске, но даже теперь видение скрадывает черты лица. Здесь он кажется моложе, но гораздо более уставшим. Надломленным. Раздавленным. Он не говорит ни слова, только крепко стискивает змейку в своих объятиях, прерывисто дыша, словно он задыхается от невозможности что-то сказать… или заплакать? Тишина и крепкие объятия покинутых существ. Только в его взгляде на эту иршассу видится нечто большее, чем дружеское участие – это боль мужчины, вынужденного скрывать сейчас свои чувства и поддерживать чужую женщину.

– Прости меня, Заардана, если сможешь, хоть когда-нибудь. Я готов выплатить любую виру тебе.

Хвост сворачивается за спиной мощными кольцами – и тут же разворачивается, выдавая душевный раздрай своего хозяина.

– Полно, Шен, – ее голос звучит равнодушно и устало, – ты не виновен в смерти Ллиотарена, и мы оба это знаем. Прости уже сам себя наконец.

– Он был такой же частью моей души, мой кровный брат и твой муж. – Страшно и странно видеть этого каменно-спокойного и величественного змея таким уязвимым и почти больным.

Он не говорит о том, что могло бы быть, если бы не бегство из дома, не его глупая женитьба, не смерть того, кто остался их защищать по ту сторону портала. Какие слова можно сказать дорогой женщине, которая никогда не станет твоей? Той, что потеряла свою истинную пару и ребенка?

Мужчина медленно, почти нежно проводит когтями по волосам застывшей иршассы, незаметно приглушая своей силой ее боль. Он будет осторожен и внимателен к ней, он сделает все, чтобы она пережила это горе. Пусть время их не лечит, но, быть может, Великий Змей будет более справедлив к своим детям спустя несколько веков?

Он бы отдал за нее и душу и жизнь. Если император Шелларион и любил когда-то свою императрицу, то это чувство давно ушло, оставив лишь брезгливую усталость. Он терпел ту, что была рядом с ним, скованный правилами и догмами своей расы – но и только. Его сердце билось теперь только ради одной иршассы. Лишь одно радовало Шеллариона Райши Льяш-таэ: его сын и наследник, его первенец нисколько не походил на супругу – словно и вовсе не был их сыном, хотя он доподлинно знал, что такое невозможно, проверки это только подтверждали.

– Иди, Шен, поддержи Нильяра, да и госпожа Эйнара, говорят, снова в тягости. Видимо, у тебя скоро появится тот, о ком придется позаботиться.

– Я никогда тебя не оставлю, душа моя.

Сказал ли он это вслух? Или, может, им обоим – и Рин и этой женщине – хотелось услышать эти слова?

…Видение рассыпалось на осколки, заставляя пошатнуться, задохнуться от боли в сердце. Голова привычно закружилась, и она покачнулась, привлекая к себе внимание вошедшей преподавательницы. Даны Заарданы, иршассы, которую когда-то любил император Шелларион. Щеки, вопреки общей слабости, пылали от смущения, как будто подглядывала в щелку чужой спальни – и интересно, и до жути неприлично. Вопрос лишь в том, любит ли он ее до сих пор? В свете того, что уже известно об императрице, ал-шаэ едва ли прав, считая, что его отец доверяет матери.

– Дана Атран? Вы плохо себя чувствуете?

Иршасса подползла ближе, обхватывая голову Рин ладонями, не давая отшатнуться. Похоже, среди преподавателей ее теперь знали все. Или почти все. Возможно, Заардане сообщил о ней кто-то другой…

– Похоже, вы перенапряглись снова, не удержав дар. Слишком много переживаете, давая волю своим чувствам. – Ледяная женщина словно насквозь просветила ее чуть мерцающими голубым светом глазами. Несмотря на первое впечатление некой заторможенности, действовала она довольно быстро, но как-то… величаво. Каждый жест, каждое движение были исполнены чувства собственного достоинства.

Вот из кого бы получилась великолепная императрица…

– Простите, дана Мастер, моя вина, иногда у меня все еще не выходит контролировать дар, – потупилась, опуская глаза.

Только бы она не сопоставила свое появление со всплеском дара, не спросила о видении… Лучше уж лишний раз извиниться, тем более что дана была совершенно права: лишние эмоции зачастую мешали Рин сосредоточиться на главном.

– Что ж, ладно. Пожалуй, сейчас вам стоит посетить корпус целителей. Если сильных нарушений вашей магструктуры найдено не будет, то возвращайтесь на занятие, но не геройствуйте излишне. Идите. Вещи пока можете оставить здесь, – кивнула прохладно, возвращаясь на свое место у широкого каменного выступа в центре аудитории.

Пришлось тихо шепнуть Лэи, чтобы потом, если что, отнесла вещи, и отправиться к целителям, хотя она сейчас и сама могла бы сказать, что ничего серьезного не произошло – слабость уже начала отступать.

Путь отсюда к целителям лежал через старый корпус, где сейчас занятия уже практически не проводили, его должны были вот-вот закрыть на ремонт. В высокие витражные окна крытой галереи заглядывало нежно-сиреневое солнце – дело приближалось к весне, зимы в империи были короткими, тем более в столице иршасы не любили холодную погоду. Темные от времени, уже растрескавшиеся камни, тишина – и грохот собственных шагов, сейчас кажущийся почти оглушительным.

Неожиданно сердце кольнула игла тревоги – впереди замаячил темный коридор, проходящий по полуразрушенному этажу. Глупо это, никогда не боялась темноты, да и не существует она для иршасов, чуть перестроить зрение – и вот уже светло как днем, только в черно-белых красках. Но почему-то ноги шагали все медленнее и медленнее, а горло сжало от нахлынувшего предчувствия беды. Рин невольно оперлась о стену, пытаясь вдохнуть спертый воздух; как назло, время занятий, здесь никого нет, и появятся студенты еще не скоро.