Делия Росси - Сиделка

— Тер Хольм, а что добывают на вашем руднике?

Я поторопилась высвободить руку и занять оборотня вопросом.

— Уголь, — коротко ответил Лукас.

Он снова завладел моей ладонью. Вот же упрямый волк…

— Значит, это вам дарты обязаны теплом в своих домах?

— Я не единственный, кто занимается добычей угля, — хмыкнул Хольм. — К востоку от Эрголя есть еще несколько месторождений. Впрочем, это не самая интересная тема для разговора с красивой девушкой. Кейт, — Хольм поцеловал кончики моих пальцев. — Ты обворожительна, — его губы мягко шевельнулись. Это прикосновение отозвалось внутри приятным предвкушением. Давним, забытым. — Кэтрин, — снова ласково повторил оборотень. — Рядом с тобой мне совсем не хочется говорить о банальных вещах. Я готов бесконечно смотреть в твои глаза. Они у тебя особенные — живые, теплые, сияющие. Мне нравится видеть твою улыбку, наблюдать, как она освещает все вокруг, ощущать, как легко становится на сердце, когда ты рядом.

Янтарные очи заглядывали в душу, ласкали, обволакивали, заставляли забыть обо всем. Но… забыть я не могла. Магия волчьего обаяния, увы, не работала.

— Тер Хольм, я хотела спросить…

— Да, катани, — хрипловатый голос оборотня звучал нежно, проникновенно, заставляя поддаться и забыть о благоразумии. — Что ты хотела узнать?

— Что означает слово «катрон»?

Недавняя сцена в «Серой утке» никак не давала мне покоя, и сейчас я с нетерпением ждала объяснений.

Оборотень отвечать не торопился. Он гладил мое запястье и задумчиво смотрел в окно, на заснеженную площадь.

— Тер Хольм?

Лукас как-то незаметно подобрался, посерьезнел. Лицо его приобрело ярко выраженные волчьи черты. Он чуть крепче сжал мою ладонь и посмотрел с едва уловимым сомнением.

— Если перевести с артакского на дартский, катрон — право сильнейшего, — ответил Хольм. — У оборотней много обычаев, неизвестных людям. По нашим правилам, если волк побеждает в бою вожака чужой стаи, он имеет право на его добычу.

— Это что же, Кревен считал меня своей добычей?

— Только не злись, Кейт.

— Значит, теперь я считаюсь вашей добычей?

Я усмехнулась. Замечательная новость! Прямо-таки сногсшибательная. Просто переходящее красное знамя какое-то. Хотя почему красное? В Дартштейне флаг сине-зеленый.

— Для оборотней — да. Никто из них не посмеет к тебе приставать и домогаться.

Угу. Никто, кроме самого Лукаса.

— Кейт.

Хольм нежно выдохнул мое имя, его горячее дыхание прошлось по пальцам.

— Кэтрин, катани моя, не бойся. Я никогда не причиню тебе вреда. Твое счастье — мое счастье. Твои радости — мои радости, — шептал он. — Мое сердце поет, когда ты рядом. В нем загорается огонь, и его ничто не может потушить.

Лукас говорил, лаская меня словами, взглядом, прикосновением губ к запястью.

Я почувствовала, как тепло становится в груди, и попыталась отбросить ненужные мысли, поддаться ласковому зову, принять то, что так необходимо каждой женщине, позволить себе быть…

— Что здесь происходит?

Резкий вопрос заставил вздрогнуть. На мое плечо легла тяжелая рука.

Мне не нужно было оборачиваться, чтобы узнать говорящего. Горн. Кто, кроме него, мог так бесцеремонно вмешаться и разбить зарождающиеся мечты? Кому еще могло прийти в голову появиться там, где его никто не ждал, и предъявить свои права?

— Забудь об этой девушке, Хольм, — с угрозой произнес граф. Рука его сжалась сильнее, и я почувствовала боль. — Она не для тебя.

— Да? — глаза оборотня опасно блеснули. — А для кого? Уж не для вас ли?

— Если даже и так, тебя это не касается.

— Ошибаетесь, — криво усмехнулся волк. — Кэтрин — моя катани.

— Вздор, — недовольно выдохнул Горн. — На ней нет твоей метки.

— Для того чтобы любить женщину, необязательно ставить ей керм.

Рес! Про керм я слышала. Оборотни помечали так своих женщин, это было что-то вроде брачного знака. «Тебе только волчьей метки не хватало, Кейт, — съехидничал внутренний голос. — Маги понаставили, теперь и оборотень туда же».

— Я тебя предупредил, волк. Не вздумай приближаться к Кейт ближе, чем на десять футов, — грозно произнес граф.

Он по-прежнему крепко держал меня, и его пальцы все сильнее впивались мне в спину.

— Иначе что? — с вызовом процедил Хольм. Щеки его покрылись темной щетиной, зрачки увеличились, на лице застыл звериный оскал.

— Уничтожу, — резко бросил Горн.

Ответить оборотень не успел. Одним неуловимым движением граф выдернул меня из-за стола, прижал к себе, и я почувствовала, как мир вокруг завертелся и исчез. А уже в следующую секунду мы оказались в какой-то незнакомой комнате — темной, с плотно занавешенным окном, заставленной громоздкой старинной мебелью, среди которой особенно выделялся массивный письменный стол, почти целиком заваленный бумагами.

Переход оказался таким ошеломительно быстрым, что у меня закружилась голова. Рес! Неприятное ощущение.

— Пустите!

Придя в себя, я попыталась высвободиться из удерживающих меня рук, но не тут-то было. Горн держал крепко. Его сердце громко бухало под моей щекой, и тонкая ткань камзола не могла приглушить этот лихорадочный стук.

— Вы не имеете права так врываться в мою жизнь.

Я подняла глаза и наткнулась на темный сумрачный взгляд.

Рес! Как же трудно смотреть в пугающую черноту, полностью поглотившую серую радужку. Но и не смотреть невозможно. Она притягивает, заставляя забыть о страхе. Манит. Убеждает сдаться.

— Отпустите, милорд, — тихо сказала я, уже понимая, что проигрываю бескровную битву. Мне не выстоять против этого мужчины. Как не выстоять и против собственного сердца, выбравшего его своим палачом.

— Нет, Кейт, — глухо ответил Горн. — Не отпущу. Не могу, — словно через силу добавил он и снова повторил: — Не могу. Ты мне нужна.

Руки, обнимающие меня, сжались крепче.

— Зачем, милорд?

Граф молчал. Молчал! Рес! А ведь я ждала хотя бы крошечного признания. Хотя бы намека на чувства… Но нет.

— Вас так задел мой отказ? Хотите доказать, что никто не имеет права вам перечить?

Я упрямо глядела в беснующуюся тьму, надеясь отыскать там хоть каплю надежды. Увы. В глазах Горна не было ничего, кроме моей погибели.

— Отпустите.

Голос прозвучал хрипло, простуженно. А может, так и бывает, когда заболевает душа?

— Рес! — выругался Горн и добавил еще пару крепких словечек. — Это невыносимо.

Он встряхнул меня и впился горящим взглядом.

— Есть только один способ заставить женщину замолчать и не говорить глупостей.

Не позволив мне ответить, граф наклонился, и мои губы оказались смяты поцелуем — грубым, жестоким, почти болезненным. Казалось, Горн наказывает меня за то, что чувствует, за мои слова, за недавний уход и даже за свидание с оборотнем. Я угадывала боль, наполняющую его душу, ощущала горечь и едва ли не ненависть, сжигающую его изнутри, горела его страстью, перемешанной с сомнениями, и не могла смириться с тем, что все так… Так тяжело, так жестоко, так неправильно.