Лариса Петровичева - Девушка без имени [litres]

– Он не там, – весело откликнулся Винокуров из-за спины Сони. – Он тут.

Холодная твердая рука обхватила Соню, не давая ей упасть – теперь Винокуров заслонялся девушкой от Лефевра. На мгновение Соня подумала, что это конец, но тотчас же решила, что будет барахтаться до последнего. Лампа над дверью издала нервное потрескивание и ярко вспыхнула: Соня увидела Лефевра и издала сдавленный стон.

Инквизитор был страшен.

– Ловко, хвалю, – сказал Лефевр. – Перо чертит тебе нужные заклинания? Например, для мгновенного перемещения в пространстве?

Винокуров ухмыльнулся где-то над головой Сони. Рука шевельнулась, взяв девушку крепче.

– Верно, – ответил он. – Пистольку брось.

– Иначе что? – равнодушно осведомился Лефевр. – Убьешь ее?

– Точно, – усмехнулся Винокуров и погладил Соню по голове свободной рукой. – Брызга – мощная штука. Оценил?

Лефевр кивнул. Задумчиво взвесил пистоль на ладони и швырнул в сторону Винокурова. Тот удовлетворенно кивнул.

– Второй тоже. Он у тебя во внутреннем кармане пальто.

Лефевр пожал плечами.

– Как ты планируешь править оттуда? – поинтересовался он, медленно расстегивая пальто. – Принц спит – графоман строчит?

– Не смей называть меня графоманом! – прорычал Винокуров. Рука сместилась вверх, и пальцы сжали шею Сони: пока некрепко, просто обозначая намерение. Соня знала, что Винокурову хватит одного движения, чтобы свернуть ей шею.

Она вдруг ощутила страшное безразличие к собственной судьбе. Должно быть, именно такое чувство накрывает тех, кто бросается под танк с гранатой. Ты уже ничего не значишь сам по себе – потому что становишься барьером на пути зла. Ты именно для этого и был создан. Лефевр вынул пистоль – тяжелый, многозарядный, – и Соня вдруг отчетливо сказала:

– Стреляй! – Винокуров изумленно дернулся за спиной, он и представить не мог, что кто-то способен пожертвовать собой, чтобы его остановить. Соня улыбнулась и повторила: – Стреляй, Огюст-Эжен!

И Лефевр улыбнулся тоже. Потом Соня поняла, что эта улыбка была самым жутким событием бесконечной ночи.

– Хорошо, – кивнул он и нажал на курок.

Грохот был таким, что на несколько минут Соня оглохла – тьма и тишина, которые навалились на нее непроницаемой тяжестью, казались бесконечными. Наверно, это и была смерть, и Соня невольно обрадовалась тому, что ей не больно. Но потом реальность вернулась, и Винокуров разжал пальцы и безвольно рухнул на пол. Соня тоже не удержалась на ногах – соскользнув по стене на паркет, она завороженно смотрела, как из дыры во лбу принца поднимается светло-зеленый дымок. Теперь Рекиген был мертв уже окончательно – разрушенная оболочка больше не могла служить пристанищем для Винокурова, и он был вынужден вернуться обратно.

Кажется, Соня заплакала. Кажется, Лефевр подбежал к ней и сел рядом. Кажется, он хлопал ее по щекам и что-то говорил – Соня смотрела, как движутся его губы, и не могла разобрать ни слова. А потом Лефевр вытащил из кармана кусок разрыв-камня, и, ощутив резкий запах открывшегося туннеля в пространстве, Соня с невероятной отчетливостью поняла, что эта часть ее истории закончена.

Соня окончательно пришла в себя в кабинете Лефевра – она обнаружила, что стоит у окна и смотрит на улицу. Дом и заснеженный сад были накрыты золотистым полупрозрачным куполом; свечение, исходящее от него, медленно колыхалось, перетекая сияющими волнами и не позволяя рассмотреть, что происходит на улице. Часы на каминной полке мелодично пробили семь утра – значит, город давно проснулся, стряхнул оцепенение, навороженное страшной ночью, и в ужасе смотрит на содеянное.

– Алита, – негромко окликнул Лефевр. – Алита, лучше отойди оттуда.

– Почему? – спросила Соня, послушно отступив от окна.

Лефевр, который резкими движениями выбрасывал из сейфа какие-то свертки, объяснил:

– Могут начать стрелять. Этот купол еще продержится… какое-то время. Но лучше отойти.

Соня покорно прошла по кабинету и опустилась на диван. В голове царила какая-то звонкая пустота. Ни о чем не хотелось думать: мысли крутились обрывочными бессвязными клочками. Винокуров сумел прорваться в Сузу… Занял тело Рекигена… Огюст-Эжен застрелил его… Наконец, когда способность размышлять здраво все-таки вернулась к Соне, первой мыслью было: «Несчастный Рекиген. Он не заслужил такую участь».

– Стрелять? – переспросила она, чувствуя вязкую тошноту, оставленную на память о путешествии с помощью разрыв-камня. – Кто?

– Там сейчас вся полиция города, – объяснил Лефевр. Один из свертков разорвался, и на ковер со звоном высыпались тусклые золотые кругляши монет. – Армия, опорные отряды инквизиции. Я ведь убил его высочество Рекигена и взял тебя в заложники.

Он выпрямился, наконец обнаружив искомое, и обернулся к Соне. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, и Соня вдруг поймала себя на мысли, что видит Лефевра в последний раз. Этого не могло быть, она не собиралась с ним расставаться, но чувство прощания было огромным и жгучим.

– Но ведь Рекиген был одержим… – испуганно прошептала Соня. С ресниц сорвалась первая слезинка, но она ее не заметила. – Он перебил всех во дворце. Ты… ты же спас меня и остальных. Это просто надо объяснить. Ахонсо простит.

Лефевр усмехнулся.

– Это уже не важно. Я убил наследника престола. Алита, послушай…

– Соня, – перебила она. – Меня зовут Соня Тимофеева. Винокуров сказал. Огюст-Эжен, это ведь… – Соня замялась, подбирая правильные слова. – Страшное недоразумение. Тебя надо наградить, а не стрелять.

Лефевр печально покачал головой. Соня вдруг заметила, что темные жесткие кудри на его висках тронуло сединой – еще совсем недавно этого не было. Она зажмурилась и закусила губу: боль и жалость накатили на нее и смяли.

– На Земле сейчас зима, – медленно проговорил Лефевр. – Возьми одежду Бригитты. И деньги. Золото – оно ведь везде золото.

– Я никуда не пойду, – твердо сказала Соня, не глядя на него. – Я тебя не оставлю, Огюст-Эжен. Если мы живем, то вместе. И умираем тоже… вместе.

Лефевр приблизился к ней и, помедлив, осторожно обнял, словно боялся причинить боль. Только теперь Соня поняла, что правая рука до сих пор почти не слушается, что все тело ломит, что в висках грохочет пульсирующий набат.

Потом она поняла, что Лефевр собирается отправить ее домой. Что он нашел-таки способ.

– Я очень тебя люблю, Соня, – негромко сказал Лефевр. – Ты должна жить.

Он с прежней осторожностью помог ей сесть и быстро покинул кабинет – должно быть, отправился за одеждой. Некоторое время Соня слушала, как где-то далеко-далеко, на улице, шумит толпа, словно бескрайнее холодное море, а потом разрыдалась так, как никогда не плакала прежде. Жить? Вернуться в мир Никитосов и Винокуровых, где не найдется ни помощи, ни защиты, ни любви? Что она там будет делать?