Мари Явь - Атомное комбо

— Чёрт возьми, ты не можешь! Убери свои грязные руки! Как же ты меня… — Она умолкла на минуту, в течение которой слышалась лишь их возня. — Нет… нет… нет…

Я прижала ладони к ушам так сильно, что бинты, которые наложил Ранди, пропитались кровью. Израненные руки, разодранные колени, стёртые стопы — у санитаров были свои «профессиональные» травмы, потому мы ползали по земле, перемешенной с осколками, гильзами и камнем. Всё равно что по тёрке.

— Я не хочу… не хочу… — пробивалось настойчиво через мои ладони. — Как же ты… ах!

Я повернулась набок, свернувшись клубком, и как бы настойчиво Ранди ни пытался меня распрямить, я сопротивлялась, сжимаясь ещё сильнее. Словно питон, давящий собственным телом страх, гнездящийся где-то в животе.

— Ты этого добивалась, когда пялилась на него? — ярился совсем рядом Загнанный. — Я предупредил тебя ещё неделю назад. Или тебе всё это нравится?

Контроллер и её «пёс». Николь и Загнанный занимались подобным по сто раз в неделю, назло мне, логике и уставу. В их отношениях было столько боли, гнуси и взаимной ненависти, что у меня постоянно возникал вопрос — как они сошлись или оказались по одну сторону баррикад вообще?

— Забыл… кто из нас хозяин… а кто раб? — Николь задыхалась, уже не пытаясь вырваться. Она понимала, что никогда не достигнет превосходства, опираясь на грубую силу. Главное оружие контроллера — слова.

— Забыл, что «шлюха» — это не только твоё ремесло, но и призвание. Ты же любишь делать это на публике? Он совсем рядом и прекрасно тебя слышит. Можешь покричать, разрешаю.

— Чёртов… извращенец…

— Если я извращенец, то почему именно ты так от этого торчишь?

Каким-то чудом я успела выбраться из палатки до того, как их непристойная близость набрала обороты. Меня едва не стошнило. Рача, наш дом, Митч, Батлер, Саше, Таргитай… кошмар, который я с такой тщательностью хоронила под ворохом других кошмаров, пробился наружу. Воскрес и обрёл материальность — плоть и голос.

Я выползла из палатки, прижимаясь к земле, словно моя личная война началась только сейчас. Повсюду мужские лица, мужские голоса, мужской смех. Антропоморфное зверьё.

Секс казался мне разновидностью извращенного надругательства и не имел никакого отношения к любви. Я бы охотнее поверила, что детей приносит аист, чем в то, что к этому чуду причастен столь грязный акт. Это кража чести и унижение. Любовь превращает женщину в святыню, а секс — в шлюху. Так было продиктовано войной, а не мной придумано.

Всё, что оставалось Ранди — снова подчиниться. Утомлённый и израненный, он поднялся и вышел вслед за мной. Трудно представить, что он чувствовал, следя за тем, как самый дорогой ему человек превращается в червя. Казалось бы, с приходом войны наши души впали в глубокую кому. Тотальное равнодушие. Для нас даже смерть стала обыденностью. То, что противоречит природе, стало понятно мне, а то, что природой было заповедано, я отвергала всеми силами. Если бы мне кто-нибудь авторитетно заявил, что физическая близость — это норма, я бы покрутила пальцем у виска. Я скорее поверю, что норма — это война, ведь я уже не представляла себе другой жизни.

Я как раз размышляла над этим (что норма — весьма изменчивая штука), когда Ранди поднял меня с земли. Бедняга. Он устал, он был измучен, он каждый день работал за десятерых, и всё что ему требовалось — пара часов сна. Неужели он не заслужил этого? Неужели я не могла ради него потерпеть их возню пару минут?

— Мы пришли сюда убивать, так какого чёрта они творят? — лепетала я. Моя голова качалась в такт шагам: Ранди уносил меня дальше от злосчастной палатки. — Так странно… встретить кого-то безумнее нас самих.

Чокнутые. Они заткнут за пояс даже нас.

Так я подумала, когда только увидела «козырей» батальона смерти. Загнанного и Николь. Седого и Джесса Эсно. Первые оказались тандемом потомственного гробовщика и проститутки, вторые — союзом телохранителя и папенькиного сынка. Как потом выяснилось, все они обучались в Том Самом Центре, откуда их выперли за грубейшее нарушение дисциплины. Всё это показалось мне очень знакомым, если бы не одно но: как в первом, так и во втором случае дисциплину нарушали не тайнотворцы, а контроллеры.

Нимфоманка Николь сбежала на войну от своего садиста сутенёра. Парадокс, но именно на фронте она почувствовала себя свободной. Королевой. Женщина на войне — это чудо. Неважно — красивая или нет, длинноногая или плоскогрудая, худая или толстая. На это никто не смотрит, важно лишь что это «она», другой мир, что-то совершенно противоположное тому, что тебя окружает. Желанно противоположное. Это не объяснить, что такое на войне женский голос, смех, женские руки и распущенные, длинные волосы. Словом, она продавалась за пару банок тушёнки и была вполне счастлива. Она умела нравиться мужчинам, мужчины в свою очередь нравились ей. Всю свою сознательную жизнь она обожествляла мужское тело. Это было для неё чем-то вроде религии, пока в один прекрасный день она не увидела тайнотворца.

Откровение. Ей хватило одного взгляда, чтобы определить, что перед ней стоит идеал, и для этого не нужно было избавляться от одежды. Николь как будто прозрела и впервые увидела мужчину. Но к её огромному разочарованию, тот «пёс» не поддался искушению, а, только услышав её призывные речи, рассказал о ней своему контроллеру. Тот доложил начальству, и в итоге Николь попала в рай, в котором, однако, не задержалась надолго. Через год её выставили из Центра, но к тому моменту там уже не осталось ни одного тайнотворца, которому бы она не залезла в штаны. Но, конечно, на достигнутом нельзя было останавливаться, поэтому только увидев Ранди, Николь воскликнула:

— Я такого никогда не видела! Пёс-полукровка!

Зеленоглазых неприкасаемых в её «коллекции» ещё не было. Даже больше: он такой существовал в единственном экземпляре, и, по мнению Николь, никак нельзя было упустить этот редчайший шанс. Тем более с некоторых пор она стала жутко привередливой и удовлетворить её непомерные сексуальные аппетиты уже не под силу было обычному мужчине. Время шло, и она стала считать, что её уже не может удовлетворить никто, кроме Атомного. Её возбуждало в нём всё вплоть до имени.

— Мне достаточно произнести его раз десять, чтобы кончить, — говорила она, стоило ему пройти мимо. Назло мне, назло своему «псу».

Ну а бедняга Загнанный… Некогда их поставили в пару, ориентируясь на психологические тесты, хотя, видит бог, в мире не существовало ничего более противоположного, чем эти двое. На деле его звали «Гончим», но с появлением Николь он стал «затраханным». Прозвище было у всех на слуху, и даже секретарь при заполнении документов на отправку их из Центра написал «За…». А, плевать! «Загнанный» или «гончий» — один чёрт.