Марина Ли - Пограничье

А утром, когда выспавшаяся Семенова умылась, позавтракала, с довольной заискивающей улыбкой заглянула Павлику в глаза и спросила:

— А как тебя зовут-то, спаситель?

Он ответил:

— Пауль Эро, — и порозовел тонкой шеей под понимающим взглядом пана Ясневского.

— Эльф? — скользнула наглеющими глазами по покрасневшим ушам, которые эльфийские напоминали только тому, у кого была очень богатая фантазия, и вздохнула томно:

— Какой хорошенький!

Павлик подавился воздухом, а Вельзевул Аззариэлевич покачал головой:

— Семенова! Я на тебя жениху нажалуюсь.

— А! — спасенная девица равнодушно махнула рукой и поправила мужскую рубашку на фигуристой женской груди. — Мы расстались, — и улыбнулась Павлику широко и преданно.

Вполне возможно, что нет ничего плохого в том, чтобы поучиться в Школе Добра какое-то время… В конце концов, все великие путешественники когда-то были студентами, но не все студенты стали великими путешественниками. Поэтому Павлик улыбнулся в ответ и, галантно предложив даме свой локоть, произнес:

— Смею ли я узнать ваше имя, прелестная госпожа Семенова?

Пан Ясневский проворчал что-то нелестное в адрес безголовых студентов, рассчитываясь с хозяйкой таверны, а госпожа Семенова, натужно смутившись, пролепетала:

— Серафима, — и затрепетала густо накрашенными ресницами.

Все-таки, жизнь — замечательная штука! Даже если ты вынужден был покинуть отчий дом и Зачарованный лес в том числе.

— Нет, Пашка, ты не домовой, — авторитетно заявила я, когда Эро закончил рассказ легким поцелуем.

— М-м-м?.. — дорожка из почти незаметных касаний от края моих губ, по щеке до уха. — А кто?

Воздух, нагретый его дыханием, коснулся моей кожи и теплой войной прокатился от затылка вниз, наполнил странной истомой грудь и пружиной скрутился внизу живота. Приятно и пугающе одновременно. Пугающе, пожалуй, больше.

— Бабник! — решительно вырвалась из ласковых рук и нахмурилась, встретив задумчивый голубой взгляд, в котором удивительным образом переплелись нежность, радость, тревога и вина. Убейте меня, но в тот момент я совершенно ясно поняла, что Павлик от меня что-то скрывает. И да, чувствует себя в связи с этим виноватым. Стало страшно. На самом деле страшно, потому что если это что-то серьезное, если...

В груди похолодело от ужасающей мысли: я так привыкла к нему за эти две недели, что уже почти не хочу расставаться. И эта мысль была неправильной. Мама говорила: не подпускай к себе никого слишком близко, и тогда никто не сделает тебе больно. А Павлик подобрался действительно близко, ближе некуда. Он словно под кожу ко мне проник...

— Пойдем во дворец? — отвел глаза, и я только уверилась в своих мыслях. Точно, скрывает! — Ты хотела с Оливкой попрощаться... Я на семь тридцать договорился на переход. Нормально?

— Нормально... Павлик...

— Что? — улыбнулся, ослепительно блеснув жемчужной нитью зубов. Я параноик. Я чертов параноик. Хуже Юлкиного папы...

Смотрела на его улыбку и чувствовала, как собственные губы непроизвольно расплываются в ответной. И я даже почти улыбнулась, правда, но тут в голову забралась совсем уж неприятная мысль, и я всплеснула руками.

— Павлик, но это же ужасно!

— Что именно, Сонечка? — провел рукой по живой изгороди, что-то нащупал, потянул на себя, и кусты жасмина расступились в разные стороны, открывая спрятанную калитку. Эльфы. Я только плечами пожала. Обычный заборчик их, конечно, не устроил бы.

— Зачем же мы привезли сюда Оливку, если тут так зверски к полукровкам относятся. Жалко же, сладкую... И как я Афиногену в глаза смотреть буду?

Кстати, об Афиногене. Что-то он давно не появлялся. Неужели теперь я расстанусь не только с малышкой, но и с надоедливым ангелом тоже? Это, несомненно, плюс.

— Пойдем во дворец, — Павлик подмигнул мне. — Сама все увидишь.

Не знаю, что я должна была увидеть по задумке Эро, но уж точно не то, что увидела, когда нас провели по длинному коридору до светлой комнаты в розовых тонах.

— Девочка спит, — произнесла высокая эльфийка, брезгливо морщась в сторону Павлика и испуганно шарахаясь от меня, — но вы можете подождать здесь. Аугуста Нель придет через минуту.

— Угу, — мой спутник и не думал стоять в коридоре, он бесшумно толкнул дверь и пропустил меня вперед, — обязательно подождем.

В симпатичной перламутровой спаленке, в кроватке из дерева розовой сосны, утопая в белоснежных кружевах, смешно отставив попу в штанишках с рюшечками и цветочками, спала Оливка. А на подоконнике, свесив одну ногу, задумчиво листая желтые страницы какой-то старой книги, сидел герой моих снов. Красивый как... как не знаю кто: в белой рубашке, небрежно распахнутой на груди, в белых же брюках, темноволосый и синеглазый. Я восторженно замерла на пороге, мечтая об одном: чтобы таинственный принц не двигался. Запечатлеть его в памяти, а потом нарисовать. И любоваться одинокими долгими зимними вечерами.

За моей спиной кто-то злобно скрипнул зубами, сказочный красавец оторвался от книги, обжег меня огнем синих глаз, легко спрыгнул с подоконника, вильнул неожиданно огромным рыжим хвостом, который я по непонятной причине не заметила раньше, и радостно произнес:

— Ну, наконец-то! Я уж думал, вы никогда не придете.

— Генка? — я разучилась дышать, точно разучилась.

— Пижон, — проворчал Павлик и, зачем-то схватив меня за руку, прошипел:

— Не слушай его, ладно?

Это снова происки моей мнительности и параноидальные шутки больного мозга, или я и в самом деле услышала в его голосе испуг?

— Что новенького? — ангел подошел к нам, бесцеремонно схватил меня за подбородок и заглянул, кажется, прямо в центр моей души. — Слышал, кое-кто тебя чуть не угробил?

— Не угробил, — я разозлилась и, нервно дернув головой, вырвалась из цепкой хватки Афиногена. — Тебе-то что до того? Твоя дипломная работа в безопасности… Мы, кстати, с ней попрощаться пришли.

— Прощайтесь, — Генка благосклонно кивнул и остался стоять на месте, не сводя с меня задумчивого взгляда. Я порадовать его тем же не могла, мне, если честно, было как-то неловко на него смотреть. Уж больно он был... восхитителен. Не поднимая глаз на Оливкиного ангела-хранителя, я пересекла комнату и склонилась над кроваткой.

От девочки пахло цветочной водой и нежным детским тальком. А мне нравился запах леса, дыма от вечернего костра, старой повозки и козьего молока. Розовые щечки были чисто вымыты, светленькие локоны невесомыми колечками рассыпались по подушке.

Мне захотелось плакать. Это было так странно и так неожиданно, что я отшатнулась в испуге от Оливки, которая теперь больше напоминала кремовое пирожное, чем девочку, которая с яростным удовольствием выдирала из Афиногена клочья шерсти.