Вероника Мелан - Пообещай

О, как он любил драться – до одури, до безумия. Выбивал чужие зубы и дурь из собственной башки, слонялся с местными бандами, участвовал в каждой разборке. Возглавлял то одну, то другую группировку и таким образом собирал крупицы славы, любви и уважения. Нет, его не любили, но «учитывали» и боялись. И самым главным ощущением, за которым Дар гонялся в те времена, было чувство, что жизнь не течет мимо, что он не изгой и важен в этом мире хоть кому-то.

Подростку в шестнадцать трудно держать себя в руках, трудно осознать, что такое контроль и зачем он нужен. Особенно «Ч.Е.Н.Т.»у. Бери от жизни все, ведь так? Самоутверждайся, доказывай, побеждай…

Он побеждал. Считал бесполезным тот день, когда по подбородку не стекала собственная кровь, а с кулаков кровь врагов – тогда он раз за разом побеждал этот мир. Еще, еще и еще, надеясь на то, что однажды сможет столкнуться с самой смертью и выйти из последнего боя живым.

На него со страхом смотрели враги, на него же – симпатичного, дерзкого и злого – с обожанием взирали девчонки.

Он трахал каждую, которой мог залезть под юбку, – бесконечно самоутверждался. Боялся, что одна из них понесет, и этого же втайне страстно желал – оставить после себя след. Дочку, сына… лишь бы не в пустоту.

А потом – ему едва стукнуло семнадцать – встретил Катрину.

(VAVAN – Вредная привычка)

Стройная блондинка, тонкая талия, налитая грудь и длинные ноги – ее хотели пацаны всего района.

Но она выбрала Дара.

И он потонул в безоблачных голубых глазах, пухлых губах и бесконечном желании ей обладать.

Обладал так часто, как мог… Правдами и неправдами выискивал деньги на «посуточные» квартиры, цветы, подарки. С жадностью срывал с нее одежду, слушал упреки, что торопится, что груб, и не мог не торопиться. Влезал на нее, как сумасшедший бык, впервые в жизни увидевший корову, залил ей внутрь, наверное, литры спермы…

И все у них ладилось: если смеялись, то вместе, если мечтали, то вместе, даже ненавидели вместе. Идеальная пара, в которой с полувздоха, с полувзгляда понимали друг друга.

А потом Катрина сказала «люблю».

И что-то оборвалось.

Он отрывал ее от себя, сложно живую кожу с груди. С внутренним криком, с яростью и ненавистью от того, что допустил подобное. Почему не предвидел, ведь не дурак? Потому что не хотел, не желал… Счастливые минуты – он мечтал их продолжить.

А после море слез.

Безжалостное «не люблю», и черные дорожки от потеков туши. Боль в глазах Катрины убивала в нем живое и человеческое, обращая все в единый ком из ярости и адовых мук.

Она поджидала его у входа в общагу, добывала где-то высотное снаряжение и спускалась в их комнату с крыши, подговаривала пацанов побить его. Однажды они напинали его так, что он перестал шевелиться, а она орала, что он сволочь и тварь, что он разбил ей сердце.

От той любви Дарин отходил долго.

Восемнадцать, девятнадцать, двадцать – армия на год. Он как «Ч.Е.Н.Т.» мог ее избежать, но не стал, отдался во власть далеких краев и строгого распорядка почти с благодарностью. Кое-как забыл голубые глаза, пухлые губы и то, как выл от бессилия по ночам.

Восстановился. Стал редко допускать встречи с женщинами, в постель шел, предварительно предупредив о том, что продолжения отношений не будет. Кто-то соглашался, кто-то отказывался.

Ему двадцать четыре, и он вот уже два года без секса.

И, кажется, давным-давно без сердца.

Рука Эмии безвольно свисала вдоль тела – Дарину хотелось приблизиться, поднять ее и положить на колено. Но понимал, что опять сползет, – на аэропортовых сидушках удобно не поспишь – если только держать…

А держать он был не готов.

Ему с самого начала следовало признаться, что он ущербный не только в годах жизни, но и внутри. Что он – инвалид с половиной обкромсанного сердца, что давно и насовсем разучился любить.

«Тогда покажи мне мир и то хорошее, что в нем есть…»

Эмия – странная незнакомка, возникшая из ниоткуда. Накануне ночью он спросил ее:

– А это у вас легко – взял и спрыгнул с неба на Землю?

– Нелегко, – ответила она после молчания.

Они уже лежали, погасив свет, – он, как всегда, на полу, она на старом разложенном диване.

– И за это не наказывают?

Долго слушал тишину, но ответа так и не последовало.

Что-то было в ней под хрупкой оболочки нежной девушки – какая-то серьезность, стержень, странное упорство. И еще загадка, мрачный секрет, который она не хотела ему выдавать.

«Может, их все-таки наказывают?»

– Слышь, а лететь мне с замотанной рукой? Огоньки всех напрягать будут…

– Просто пригаси их. Мысленно.

И он пригасил. Вообразил тумблер, взялся за него пальцами, свернул до упора влево – «фонарики исчезли». Заснул с раздражением и фразой, так не слетевшей с губ: «Раньше не могла сказать?».

Новый день и новый аэропорт – уже другой, просторный, чистый – на другой стороне.

Заграница. Лаво.

Пока Эмия где-то бегала, Дар стоял посреди зала истуканом, как дополнительное место багажа. Охранял сумки, а на деле едва ли мог сдвинуться с места – рассматривал, вдыхал, шалел от непривычного ощущения – он за границей .

– Побудь здесь, я быстро, ладно?

Она появлялась и исчезала, порхала, как мотылек. Выстояла короткую очередь у обменного пункта, спешно запихнула банкноты в сумочку, побежала к киоску с картами и разговорниками, вернулась радостная – с пухлой книжкой полезных и нужных фраз.

– Теперь нужно понять, в какую сторону ехать.

И убежала снова.

Он был ей благодарен. За возможность смотреть и слушать, за то, что она сняла с его плеч заботы по организации, за то, что, сама того не зная, вновь сделала его маленьким мальчишкой, попавшим на экскурсию.

Лавочки, стенды с бесплатной периодикой, кадки с зелеными раскидистыми растениями – все непривычно и ново. Вокруг все те же люди, но речь мягкая, непонятная – чужой язык завораживал. Помнится, когда шло распределение в пятом классе, он отказался его учить, посчитал, что бессмысленно. Собственно, тогда, зная, что не доживет до полноценной зрелости и ничуть не испуганный обещанной встречи с директором, он отказался учить их все.

Легко одетые люди обтекали парня в красной куртке, словно торчащий посреди реки камень, – жестикулировали, переговаривались, катили за собой сумочки-сумки-сумищи… Никто не бросал упреков, не смотрел недовольно, не рычал. Смотрели, но иначе – с любопытством, участием, улыбались.

А он с непривычки почему-то индевел и рядом со спокойными и расслабленными «местными» казался себе крайне напряженным.

– Вон туда, – махнула рукой возникшая из ниоткуда Эмия, – нам нужно к кассам. Я хотела на такси, но далеко и дорого, а на поезде в самый раз. Ты согласен?