Вероника Мелан - Пообещай

Настало время допивать чай. Они уже порядком устали, а впереди еще последний рывок – полуторачасовая поездка на такси до отеля.

– Послушай, я хотел извиниться…

– За что?

– За то, что не помогаю тебе со всем этим. Что ты все… сама.

«А меня как будто нет».

– Не извиняйся.

Она с самого начала знала, на что шла. И за тот короткий срок, который у нее здесь был, должна была уметь наслаждаться, а не обижаться. Даже если тебя не любят. Мелочи. Жители Земли постоянно упускали из вида одну концепцию: здесь нельзя ни над чем приобрести контроль. Никогда. Контроль – иллюзия твоего влияния на ситуацию, способность ее удерживать, менять, воздействовать, а желание контроля возникает только из страха. Но чего бояться, если все смертны?

И разве можно воздействовать на чье-то сердце? На чье-то мировоззрение, жизнь?

Нет. Можно только ухватить момент, порадоваться ему, полюбить.

А хаос, быстротечность и невозможность все это контролировать будут всегда – в этом и есть урок. Против этого можно бороться, а можно наслаждаться.

Эмия наслаждалась.

– Пойдем. Буду знаками объяснять таксисту, куда нам нужно.

И она подхватила со стола разговорник.

(Алексей Рыбников – Лестница в небо)

Ощущение чуда, которое он не ожидал испытать, обрушилось ему на голову ушатом холодной воды и теми самыми пресловутыми бабочками в животе – мощно и разом. А ведь он просто вошел в номер на втором этаже маленького деревянного отеля, просто откинул в сторону штору, чтобы не темно, просто вышел на балкон…

И тут же оказался внутри той самой картинки «Виноградники Лаво», которую часто рассматривал на ночь глядя, будучи мальчишкой семи, одиннадцати, тринадцати лет. Внутри вырванной из библиотечной книжки с фотографиями – «Самые красивые места Мира», – которая со временем помялась, выцвела, а после и вовсе потерялась.

Она как знала…

Он мог бы здесь жить вечно. Более того – он хотел бы жить здесь вечно, пусть даже его «вечно» – это жалкие недели.

Эмия задержалась внизу – договаривалась насчет постельного белья, завтраков, обедов и ужинов, – а он, Дар, повинуясь инстинкту, вдруг ловкой обезьяной перемахнул через перила, нащупал ногами теплую балку-столб, занозя ладони, заскользил вниз.

Он сбежал, сам не зная, что делает, почему и зачем, и теперь шел, продавливая подошвами влажную землю. Темная почва, сочная зелень листьев виноградных кустов, огонь увядающего над горизонтом солнца. Дар шагал вперед, непривычно свободный, расслабленный и легкий душой – раскинув руки в стороны, касался листьев, и те скользили по коже перьями, будто здоровались.

Он жил здесь всегда… Он просто забыл.

Позади него дом деда. Они вместе будут чистить фрукты, сидя на крылечке, и последний луч солнца погаснет в глубине бокала с красным вином, стоящего на деревянных ступенях. Дед сухой, морщинистый снаружи, но теплый внутри – Дарина он любил сызмальства, вырезал ему из бревен лошадок, читал пожелтевшие книжки.

Бабушка еще жива, но вниз спускаются редко, это чаще они – он и дед – готовят для нее ужин. И поодаль за полями, в каменном одноэтажном доме живут мать с отцом и младшим братом. Брат там, а Дар здесь – ему тут лучше.

Как часто они играли в этих зарослях в прятки с тонконогим Матисом и рыжим пухляком Ройко – его лучшими друзьями.

У него было счастливое детство и сейчас счастливая жизнь – он просто забыл.

Подыгрывая, временно отключилась, подернулась плотной ширмой настоящая память – забыла про интернат, про дождливые вечера на лестнице, про однокомнатную квартиру с диваном.

Дар родился в Лаво.

Здесь он впервые, когда ему было одиннадцать, попробовал терпкое вино, здесь вывихнул руку, неудачно скатившись со склона, здесь учился различать приправы по запаху, здесь внимал мудрым дедовым советам никогда не предавать собственного сердца. И не предавал.

Застыли в темнеющем небе далекие и розоватые кудряшки облаков; слева под холмом спала деревенька – точки-домики с красными крышами. Туда они на велосипедах гоняли за свежими батонами и самым вкусным оливковым маслом.

Здесь он был счастлив всегда, даже когда грустил. Любовался поливающими золотом окрестности закатами, дышал полной грудью, знал, что все, что случилось и случится, не зря. Не сетовал, не роптал, не обижался на судьбу, потому что родился в самом лучшем на земле месте – здесь.

Виноградник кончился неожиданно – вот только вела вперед бесконечная дорожка-просека, и на тебе – впереди пологий склон, а дальше потрясающей красоты озеро с белыми шляпками парусов. Наверняка в доме сохранились картины, которые он нарисовал, будучи подростком. Ведь, стоя на этом самом месте, невозможно не хотеть рисовать…

Что-то случилось, и уже через минуту вымышленное прошлое наложилось на прошлое настоящее – Дар опустился на влажную от вечерней росы траву.

Не было деда. И лошадок, оливкового масла, пряностей тоже не было.

И в то же время было. Оно, это новое прошлое, успело родиться и занять почетное место в его голове, оно позволило ему впервые в жизни успокоиться и забыть, что он – человек «ненастоящий».

Обновленный Дарин созерцал недвижимую озерную гладь, пурпурные холмы на горизонте, дышал незнакомыми ароматами диких цветов, пропитывался теплым весенним вечером и, наверное, впервые в жизни ощущал, как соскользнул с души самый тяжелый камень.

Он больше не ущербный. Он тот, кто в отличие от многих «не чентов», побывал внутри своей мечты – вдохнул ее, впитал взглядом, потрогал. Он есть сейчас, он счастлив.

В отель он возвращался под высыпающие на небе звезды.

Она сидела на кровати, одетая в ночнушку, – белый призрак посреди темной комнаты – не то ждала его, не то просто не успела лечь в постель после того, как разобрала вещи.

И ни словом, ни взглядом не упрекнула, как он вошел, – мол, где шатался? Почему исчез, не сказав ни слова?

Ни одна женщина так не смогла бы – Эмия могла.

И ему больше не важно – богиня или человек, – он вдруг впервые в жизни понял, насколько сильно благодарен ей за этот самый миг, ради которого стоило жить и даже страдать.

Снял ботинки, прошел к кровати, опустился на плетеный коврик, сделал то, чего раньше никогда бы себе не позволил, – положил голову на чужие колени, безмолвно попросил: «Погладь».

Эмия почувствовала его расслабленный и просительный выдох, коснулась пальцами жестких непослушных волос, провела по шее, затылку.

Она гладила его, как мать, которой он никогда не знал, и, как жена, которой у него никогда не было. Как самый близкий человек, который не нуждается в словах, чтобы понять, – гладила и ни о чем не спрашивала. И Дарин, имевший деда и друзей лишь в воображении, вдруг ощутил, что у него на самом деле есть семья.