Анна Замосковная - Волчица лунного князя

— Надо, — раздражённо выдыхаю я.

— Сейчас это может казаться обременительным, но… так ты быстрее поймёшь, что к чему. И в то же время тебе не стоит слишком бояться наших различий. Ты — дитя Сумеречного мира, и в какую бы стаю ни вошла, там будут ценить твои знания о родине, будут отправлять на сопровождение членов стаи в Сумеречном мире.

Раздражение почти ослепляет, но его слова заставляют задуматься. Хмурясь, уточняю:

— Ты вроде только недавно начал бывать в Сумеречном мире. Ты там учился? Учишься? Работаешь? Собираешься туда ездить?

— Был пару раз, — неохотно признаётся Ламонт. — Я имею о нём представление, обучен наукам, необходимым для работы там, но желания развиваться в этом направлении у меня не было. Пока не встретил тебя.

Сердце сладко замирает от этого признания, и щекам становится тепло. Всё же приятно, когда за тебя сражаются, даже если это не драка, а состязание в духе телешоу.

— Мы собираемся увеличить влияние в Сумеречном мире, тебя и твои знания здесь оценили бы по достоинству. — Он продолжает гладить мои пальцы, и выражение лица в своей задумчивости почти нежно.

— Что-то я не заметила, чтобы меня стремились очаровать и заполучить.

Ламонт странно на меня косится, сжимает пальцы.

— Разница восприятия печальна тем, что все твои порывы для непонимающего могут казаться пустяками, тленом. Ах, Тамара. — Он останавливается и поворачивается ко мне, сжимает мои руки в своих тёплых ладонях, смотрит в глаза. — Тебя пригласили к столу самых важных членов стаи, ни один человек не удостаивался такой чести.

— Зато для жриц это не честь, а норма, — насмешливо поясняет Ариан. — Попробовали бы вы её туда не посадить — вылетели бы из состязания.

Нахмурившись, Ламонт продолжает:

— Жриц выдают замуж за представителей правящего рода, но я не просто из такого рода, я сын вожака.

Ариан фыркает и поясняет:

— А у вас неженатые сейчас только сыновья Свэла, все остальные либо заняты, либо возрастом не вышли.

Прикрыв глаза и явно до скольких-то досчитав ради успокоения, Ламонт продолжает:

— Лабиринт любви для нас священен, мы не водим туда абы кого. То, что я повёз тебя туда — знак моих самых серьёзных намерений.

— Конечно у тебя серьёзные намерения, вы же жрицу заполучить хотите, а это возможно только…

— Да заткнись ты! — развернувшись к Ариану, рявкаю я. Он округляет глаза. — Я хочу, чтобы мне говорили приятные вещи! Хватит всё портить! Мне нравится, когда за мной ухаживают!

Меня трясёт от негодования и обиды. Ламонт хватает мою ладонь, которую я случайно высвободила при повороте, сжимает её.

— Но он лжёт! — Ариан аж подскакивает.

Слёзы застилают глаза, дрожь усиливается. Голос срывается:

— Да знаю я! Знаю, что всё это только потому, что я жрица! — Вырываю руку, стискиваю кулаки. Зажмуриваюсь, пытаясь удержать слёзы. — Всё прекрасно понимаю, не маленькая я! Но я хочу сказки! Хоть немного!

Задыхаюсь от обиды. От жалости к себе. От несправедливости: почему так, почему я? Неужели каждый будет мне лгать?

— Тамара… — Ламонт обнимает меня за плечи.

Вывернувшись из его рук, закрываю лицо ладонями. Слёзы струятся по пальцам, меня продолжает трясти. Просто нечем дышать.

— Оставьте, — бормочу я, задыхаюсь от рвущихся рыданий, — оставьте меня в покое, дайте отдохнуть.

Ламонт снова обнимает меня за плечи, и нет сил его оттолкнуть, хотя невыносимо стыдно за истерику.

— Я отведу тебя в дом, — мягко обещает он. — И принесу что-нибудь сладкое.

Стыдно. Противно от себя самой. Но я так устала быть ценным призом. Зачем Ариан напомнил об этом? Неужели все, даже Вася, лишь притворяются, чтобы заполучить жрицу?

— Возможно, — шепчет Ламонт, — тебе стоит попросить в сопровождение другого воина.

Ариан на это молчит. Конечно, я же не могу ему перечить, он же Лунный князь, всё тут решает, распоряжается жрицами, как своей собственностью! Тоже мне, блюститель законов и морали, защитник и хозяин гарема.

Неуклюже двигаясь в объятиях Ламонта, пытаюсь успокоиться и собраться с мыслями. Но те мысли, что бродят сейчас в голове, только больше расстраивают: во мне прежде всего видят полезное приобретение, и только потом — женщину. Если вообще видят женщину. И от этого не сбежать. И это давит, точно каменная плита. Злит и обижает. И снова давит, и даже платье кажется тяжёлым, сковывающим всю меня, и подол путается в ногах.

Из мрака тоски и отчаяния меня вырывает звон и скулёж. Отрываю лицо от груди Ламонта — сама не заметила, как оказалась под его рукой, в тёплых, но не успокаивающих объятиях.

На дороге перед нами пытается подняться весь в чём-то измазанный волк. В дверях близлежащего дома стоит Катя с огромным деревянным ковшом, который держит, как биту.

— Отстань, — рычит Катя. — По-хорошему прошу.

Судя по измятому виду жениха, его не только облили, но и побили. И если это — по-хорошему, то до по-плохому ему лучше не доводить. Оскалившись, волк делает шаг вперёд и припадает на лапу. Стискивает зубы. Наверное, чтобы не заскулить.

Заметив нас, Катя гордо вскидывает голову: на то, что её прогнали, она страшно обижена.

— Гирдх, шёл бы ты отдохнул, — сочувственно предлагает Ламонт. — Видишь, девушка не в духе.

Жених с ломающим язык именем глухо рычит в ответ. Мотнув головой, дёрнув хвостом, гордо удаляется — насколько это возможно, прихрамывая на одну лапу и покачиваясь.

Сквозь мрачное настроение пробивается мысль: «А я ещё не самый худший вариант для Ламонта. В сравнении с Катей».

Ламонт изгнан. Катя дуется в своей части дома. Ариан после резкого требования дать мне поспать тихо лежит у стены. А я уснуть не могу. Верчусь в щекотных шкурах. Закрываюсь ими от вездесущего лунного света, но под шкурой душно, я раскутываюсь, и свет вновь бьёт сквозь веки.

Тошнотворные, полные жалости к себе и злости на Ариана мысли не отпускают.

Вздохнув, с ненавистью смотрю на тёмное пятно платья, разложенного на полу. Я сбежала от навязанного брака и такой вот закрытой одежды, чтобы в итоге в другом мире оказаться перед необходимостью выйти замуж по почти религиозному расчёту и носить подобную одежду.

Неужели это моя судьба? В любом месте, в любом мире — так?

Не верю. Не хочу!

Сажусь, прижимаю шкуру к груди. Ариан лишь слегка дёргает ухом. Глаза открыты, но ко мне не поворачивается. И это злит, ведь он испортил мне настроение, вывел из благостной заторможенности, заставил острее ощутить всю ущербность моего положения.

— Ариан, — глухо зову я. Внутри клокочет злость. Пальцы непроизвольно стискивают мягкие шкуры. — Ариан, так продолжаться не может. Ариан, я прошу… Нет, я требую…

— Что? — Он вскидывает голову и смотрит на меня.