Дж Андрижески - Чёрное на чёрном

Все они были на несколько дюймов выше шести футов.

Я взглянула на Энджел, которая выгнула бровь, косясь на меня. Она явно видела, о чем говорил Ник, когда рассказывал о тех видящих в аэропорту.

Ник, Энджел и я сделали шаг назад, когда они прошли глубже в комнату.

Они продвинулись не слишком далеко. Они также не предпринимали никаких угрожающих движений в нашем направлении, даже не навели оружие, как остальные видящие сделали с Блэком и Йеном. Вместо этого они вышли из дверного проёма и встали по обе стороны от двери как слуги. Я все ещё переводила взгляд с одного бесстрастного лица на другое, когда в дверном проёме появилась пятая фигура.

Я метнулась взглядом в том направлении — и тут же ощутила, как сдавливается моя грудь.

Ни за что на свете я не ожидала, что узнаю стоявшего там человека.

Моё сердце преисполнилось эмоциями прежде, чем я успела подумать. Я сделала шаг в его сторону… колеблясь… но там тоже присутствовала эта эмоция.

Он улыбнулся мне, изменяя выражение своего худого лица.

Прошло почти двадцать лет, но одной этой улыбкой он перенёс меня назад во времени так же легко, как вошёл в эту дверь. Не помогало и то, что он выглядел в точности так же, как мне помнилось. За эти двадцать лет он не постарел ни на день.

Затем он развёл руки в стороны, и чувство дежа вю сделалось ещё сильнее.

Я на мгновение вспомнила, как была совсем маленькой, ростом едва доставая ему до талии. Я кристально чётко помнила, как он точно так же смотрел на меня, с той же любовью в светло-зелёных глазах, с той же озорной улыбкой, растягивавшей его губы. Я помнила эту самую позу, его длинные руки, точно так же протянутые для объятий.

Я не думала — я просто двигалась.

Я сократила расстояние между нами совсем как делала это в прошлом. Как в дымке я обхватила его руками, совсем как сделала бы это, будучи ребёнком.

Я не обрела свой голос, пока он не стиснул меня в ответном объятии.

— Дядя… Дядя Чарльз? — пролепетала я.

Это прозвучало вопросом.

— Мири, моя дорогая, дорогая Мири… Моя маленькая Мири-метеор…

Он крепче обнял меня, целуя моё лицо, гладя меня по волосам, которые к тому времени совершенно выбились из хвостика. От него исходило столько тепла, что у меня навернулись слезы ещё до того, как я осознала эту эмоцию. Он ослабил хватку, не отпуская меня и встречаясь со мной глазами, на которые тоже навернулись слезы. Жар наполнил мою грудь. От него сдавило горло, вынуждая меня стиснуть его в ответ.

— Я не могу передать, как счастлив видеть тебя, моё дражайшее, дражайшее сердечко… как я очень, очень счастлив наконец-то увидеть тебя во плоти… — он снова поцеловал меня в щеку, затем прижался своим лицом к моему, ткнувшись носом в щеку перед тем, как поцеловать в лоб и сжать мои руки. — Я так сильно, так сильно тебя люблю, малышка Мири. Мой маленький метеор жара и света…

Меня бомбардировали воспоминания, и я стояла там, лишившись дара речи.

Я пыталась соотнести старое с новым, его образ, который я помнила с детства, и то, что теперь стояло передо мной. Я пыталась побороть любовь, внезапно всплывшую в памяти с детских времён. Не только от моих родителей. От этого мужчины. От дяди Фила. От семьи моей матери.

От стольких людей.

Я забыла исключительную непреложность этой любви. Я выбросила воспоминания об этом из своего сознания — вместе со многими вещами.

Я заставила себя забыть так много, много всего.

Возможно, все началось тогда, когда никто не явился на похороны моих родителей.

Возможно, тогда, когда я потом узнала, что мой любимый дядюшка — мужчина, который теперь стоял передо мной — покинул страну до смерти моих родителей, даже не попрощавшись. Возможно, это случилось, когда через считанные дни после их смерти уехал дядя Фил.

Возможно, это случилось, когда я была старше и рассматривала толпу в маленькой тусклой церквушке, когда Зои умерла, а я ждала и молилась, чтобы кто-то из моих близких вошёл в эти двери.

Но его там не было. Никого из них там не было.

Это меня шокировало. Сильнее их отсутствия на службе по моим родителям, меня чертовски шокировало, что никто не явился, чтобы попрощаться с Зои.

Когда я присоединилась к армии, я никогда больше не позволяла себе думать о нем. Я уже знала, что если умру там, то на мои похороны он также не явится. И шли годы, и наплевательское отношение становилось вроде как привычкой. Ты забываешь, что тебе вообще было не все равно. Ты даже забываешь, как это ощущалось.

Но теперь я все это чувствовала.

Будучи ребёнком, я им восхищалась. В те годы я сделала бы все, о чем он меня попросил, не задумавшись ни на секунду.

Вытирая глаза, я вышла из его объятий, с трудом дыша.

— Мири, — мягче произнёс он. — Мири, моё дражайшее, дражайшее дитя…

Я покачала головой. Я не говорила. Я также не отстранялась. Он ласково убрал волосы с моего лица, а я просто стояла там, лишённая дара речи. Какая-то часть меня хотела оттолкнуть его, хотела уйти от его любви даже сейчас, поиграть в обиженного подростка, но я не могла заставить себя. Воспоминания сделались ещё сильнее, бомбардируя меня.

Вещи, которые я блокировала, каким-то образом осознанно заставляя себя забыть.

Он знал обо мне. Об экстрасенсорных способностях.

Он был единственным, кроме Зои — единственным взрослым, кто открыто говорил с нами об этом — при условии, что наш отец знал.

Каким-то образом я умудрилась забыть и это.

Когда я подумала об этом, жар хлынул от него густым импульсом, облаком тепла и любви. Теперь я тоже это вспомнила. Но дело было не только в этом. Такое чувство, будто черно-белый мир, в котором я запечатала своё прошлое, взорвался вокруг меня стерео-звуком и яркими цветами. Я вспомнила, как мы с Зои бегали по полям с лошадьми, а дядя Чарльз говорил, что мы можем поговорить с ними, если будем шептать совсем тихонечко, и дразнил меня метеоритом из-за моего нрава.

Как я забыла столько всего? Кто-то помог мне забыть?

Он нашёптывал мне секреты о тех вещах, которые мы можем делать своим разумом. Предостерегал нас никогда не говорить нашей матери, и что даже наш отец не хотел, чтобы мы учились этим вещам, пока не станем старше…

Я вспомнила, каким иным все было тогда.

Какой иной была я.

Интенсивность этого чувства вернулась, заставляя меня ощутить тошноту… ощутить себя пьяной… даже сильнее, чем в последние черт-знает-сколько-месяцев, когда я боролась с происходящим между мной и Блэком. Я боролась с американскими горками, на которых поднималась и падала с самого Бангкока, с тем чувством смущённости, непонимания, кто я теперь такая.

Я подавила желание вцепиться в него… встряхнуть его, возможно, но не от злости. Этот избыток чувств хлынул в моё тело, заставляя меня стиснуть кулаки, заставляя слезы навернуться на глаза. Я хотела кричать на него, спросить, где он был, почему нас покинул.