Екатерина Гичко - Тяжесть слова

— Этой шлюхе и потаскухе, которой ты ребенка заделал, а она его нам подбросила?!　

— заорала мачеха.　

— Эта шлюха сестра короля, — зашипел отец. — Ты соображаешь, что этот ребенок пятно на ее репутации. Это…　

— Так пусть все знаю, что она шлюха! — не унималась мачеха.　

— Это пятно на репутации королевской семьи! — рявкнул отец. — Ты думаешь вообще о том, кто она и кто мы?! Да она нас одним пальцем размажет, и от рода Авайских останется одно воспоминание. А дочерей твоих за каторжников замуж отдадут!　

Наступило молчание.　

— Мне что же делать вид, что все хорошо? — негодующе спросила мачеха.　

— Да! — рявкнул отец. — Принцесса скора на расправу, и ей за это ничего не будет. Не забывай, что она носитель дара. Ей простят все. И графу Ротрийскому придется отказать.　

— Что?!　

— Ты думаешь, она просто так сюда явилась? Она могла устроиться у любого из наших соседей, но выбрала наше имение. А если она хочет посмотреть на дочь? Сомневаюсь, что ей понравится тот, кому мы отдаем ее кровь.　

— Да ей все равно! Она бросила ее на нас!　

— Принцесса непредсказуема! Никто не может с точностью сказать, как она отреагирует. Ты хочешь рисковать?　

— Да…　

— Прояви, наконец, благоразумие! Если тебе не жаль меня и себя, то вспомни о дочерях. Думаешь, их кто-то пожалеет? Нет. Подумай об их будущем!　

Раздался всхлип, а затем оглушительно хлопнула дверь. Прозвучал горестный вздох отца. А я продолжала тупо смотреть в стену перед собой. Сложно не понять, о ком тут шла речь.　

Я сидела на кровати и тупо смотрела перед собой в одну точку. Перед глазами снова и снова возникал образ принцессы, "…которой ты заделал ребенка…" Эта фраза звучала в ушах как эхо. Раньше я часто представляла себе, какой она может быть, моя настоящая мать. Думала, почему она оставила меня отцу и неизменно пыталась ее оправдать тем, что оставить ребенка на воспитание богатого мужчины значительно лучше, чем растить дочь на подмостках театра.　

Я никогда не верила в то, что моя мать была так похотлива, как ее описывали слуги. Они склонны молоть всякую чепуху. Порой я представляла, что она была влюблена в отца. Они искренне любили друг друга. А плодом этой любви стала я. Просто судьба оказалась к ним жестока. Иногда я пыталась поймать батюшку на ностальгической грусти. Но отец так часто изменял своей жене, что у меня появились сомнения в том, что он вообще способен на какие-либо серьезные чувства.　

Но бывали моменты, когда я искренне ненавидела ту женщину за то, что она оставила меня здесь. В этом болоте, где обитали только змеи. Маленькая я была готова простить ее. Тогда обида, так же как и я сама, была маленькой. Но такие чувства имеют свойства расти вместе с нами. И вот я выросла, и моя обида выросла вместе со мной. И простить уже стало сложнее.　

Сейчас меня одолевали противоречивые чувства. С одной стороны я пыталась убедить себя, что не знаю всей истории, возможно, она была вынуждена так поступить. Но потом вскидывала голову обида, которая противным голосом говорила, что ей бы простили все, даже внебрачного ребенка. Да, люди бы шептались, но никто бы не посмел высказать ей что-то в глаза, и все бы продолжали делать вид, что все в порядке. Эти два состояния раздирали меня.　

Когда пришла служанка с обедом, я притворилась, что сплю, завернувшись в покрывало. Будить меня никто не стал, и, оставив поднос, девушка покинула мои покои. Есть не хотелось. Я не испытывала никакой радости от того, что узнала, кто моя мать. Наверное, было бы лучше, если я и дальше считала, что женщина, родившая меня, бедная актриса. И продолжала строить оправдывающие её поведение предположения. Сейчас я не хотела больше ничего придумывать. Я хотела просто знать.　

В один момент я не выдержала и покинула комнату, направившись в набатную башню. Там редко кто бывал. Посещали ее в основном, чтобы ударить в колокол, звон которого возвещал о том, что всем необходимо собраться перед парадным крыльцом. Площадка под огромным колоколом оказалась ожидаемо пуста. В арочные проемы отделенные друг от друга стеной не толще локтя, врывается легкий ветер, напоенный запахом горячего камня, земли и свежескошенной травы. Двор внизу открывается как на ладони.　

Я уселась на наименее загаженный птицами участок и, обхватив колени, бездумно уставилась вдаль. Проблема с графом Ротрийским перестала для меня существовать. Она мне стала неинтересна. Выйду я за него замуж, не выйду… Какая в принципе разница? Наги… Плевать на нагов. Плевать на все. Какая теперь вообще разница, что будет?　

В разум слабо пробилась мысль, что такое уже было. Именно под влиянием такого настроения я и полезла в лес, благодаря чему обрела новые проблемы. Но сейчас, в отличии от того случая, я вообще не хотела ничего. Ни умирать, ни бежать, ни вообще что-то делать.　

В состоянии апатии я наблюдала за перевалившим за полуденную черту солнцем. Никакой я не плод любви, а лишь досадное последствие временной связи, оказавшееся ненужным ни собственной матери, ни собственному отцу. Но у второго все же хватило совести взять на себя ответственность за меня. Меня вырастили как благородную девицу, дали необходимое образование. Следует сказать спасибо уже за это.　

Только зачем меня вырастили? Вырастили, а что делать со мной не знают. Куда пристроить выросшую проблему? Отдали бы меня театру. Всем было бы хорошо, даже мне. Я бы знать не знала таких мучений.　

На дороге, ведущей к замку, появилось облако пыли. Я равнодушно уставилась на него, даже не задаваясь вопросом, кого там несет. По мне, гостей у нас уже предостаточно. Пыль оседала, открывая довольно необычное для здешних мест зрелище. Колесницы. Или что-то очень похожее на них. Я видела их изображения в книге по истории народов.　

Их было три, они ехали, выстроившись клином. В каждую из них запряжена пара лошадей. Чем ближе они оказывались, тем лучше было видно, что кони просто гигантские. Стража на воротах всполошилась. Кто-то бросился через весь двор докладывать. Я продолжала безразлично наблюдать.　

Колесницы на полном ходу влетели в ворота и резко остановились посреди двора. Слуги испуганно рассыпались в стороны. Теперь можно было определить, что эти лошади, действительно, на удивление крупные, на целый локоть выше лучшего жеребца на нашей конюшне. Мощные спины, ноги как колонны, длинные густые гривы. А сами колесницы такие широкие, что в них без труда поместятся не менее пяти человек.　

Но в каждой из них был только один возница. Сверху я видела, что в центральной колеснице стоит беловолосый человек. Вокруг него все пространство заполняет подол ослепительно белого одеяния, оно даже поблескивало на солнце. В двух других колесницах возницы были рыжими, но у них тоже были необычные, блестящие на солнце одежды. У одного — темно-зеленое, а у другого — песчаного цвета.