Анна Замосковная - Соблазнение строптивого (СИ)

— Это за молчание. Ты… ты не должна никому рассказывать.

А, так он хочет сохранить всё в тайне?

— Но господин, вы, — я задрожала нижней губой, обхватила себя руками. — Вы меня обесчестили.

Швырнув кошель к моим ногам (ударился глухо, ощутимо, я даже вибрацию досок почувствовала), он вновь метнулся к сумке, вытащил ещё три таких же кошеля и один початый. Протягивая их мне трясущимися руками, Нья взмолился:

— Только никому не говори. Никому. Никогда. Забудь, что тут было.

Хотела поломаться, но было чувство, что этот больной на всю голову человек отдаёт все наличные. Он ещё и перстень с пальца стянул, браслет золотой. И серёжку жемчужную из уха выдернул.

Короче, надо хватать и бежать, пока не передумал. Подняв с пола кошель, я сделала из подола карман, загрузила туда все кошельки, украшения — и ринулась прочь, не сдерживая счастливой улыбки. По коридору промчалась на цыпочках, дверь в нашу комнату открыла и закрыла бесшумно. Привалилась к ней и перевела дыхание.

Медленно опустилась на колени и развязала кошельки. Два из них были туго набиты золотыми (не знаю, что было в письме, но Нья явно умом от этого тронулся), в третьем — серебро, а в початом — медяки.

Кажется, дела налаживаются.

Только пересчитав деньги, я поняла, что тёмного в комнате нет.

И куда это он делся, а?

Глава 6

Пора было спать, но не могла. Пританцовывая, ходила вокруг кровати, лёгкая, точно бабочка, свежая после купания в деревянной кадке.

В таверне на первом этаже давно стихли песни. Отбегал по коридору опомнившийся Нья, проклиная сначала всяких девиц, нечистую силу и Тьму, а потом договариваясь об отсрочке оплаты и немедленном отъезде.

Догорели в подсвечнике вонючие свечи, и в комнате воцарилась тьма.

Только тёмного не было.

Что-то тут нечисто.

Ощупью переодевшись в брюки и рубашку, натянув ботинки из мягкой кожи и пригладив просохшие волосы, выглянула в коридор: один светильник едва теплился, и его явно маловато для сгустившейся темноты.

Выйдя, прислушалась: огромный дом поскрипывал, дышал.

И где этот тёмный может быть?

Уехал?

Вещи остались в комнате, но если он отъехал по делу (сбагрив меня идиоту Нья), то должен был прихватить коня. Значит, надо проверить животных.

Придерживаясь за стену, добралась до лестницы, спустилась во внутренние помещения и с третьего раза нашла выход в конюшню.

— …твои глаза цвета льда, твои волосы шёлковые, — донёсся с сеновала бархатный голос тёмного.

Там горел светильник, ещё один слабо теплился у стойл.

— Я странствую уже много лет, но не встречал никого красивее. Твои руки, твои тонкие пальчики — целовал бы и целовал.

Судя по звукам, желание он исполнил.

— А твои глаза — смотрел бы в них и смотрел, гладил бы твои волосы, плечи. Ты — сокровище. А твои губы — эти очаровательные пухлые губки. Готов поспорить, они на вкус слаще мёда, прекрасная моя.

Ну надо же, умел он залить в уши. Жаль, не видно, что там происходит. Зашелестело сено, тихий стон — снова шелест.

— Сладкие, — восторженно заключил тёмный. — А ты такая же сладкая?

Послышался тихий смех, сбивчивое:

— Щекотно, Бей л…

— Сладкая, — отозвался он. — А везде ли ты сладкая?

Снова тихий смех, перешедший в стон. Я поняла, что тяжело дышу и сжимаю свою грудь. Опустила руку.

— Ах, Бейл… Оо…

Звуки жадных поцелуев. Снова охи. Посыпалась труха, Резвый всхрапнул в стойле под ними. Серый в яблоках задумчиво жевал овёс.

— Как у тебя глаза горят, — прошептал тёмный. — Я хочу, чтобы они всегда так горели. Хочу сделать тебя счастливой…

— Бейл, — выдохнула женщина. — Бейл… о даа, о Тьма, о, какой он у тебя огромный.

А вот это уже интересно. Я чуть было на лестницу на сеновал не вскочила. Но пока раздумывала, не прибьёт ли меня тёмный, они там повозились немного и начали самое интересное (спрятав то, на что я хотела посмотреть).

— Оо, аа, даа, оо! — вскрикивала женщина.

— Ты такая красивая, такая горячая, прекрасная моя, — умудрялся вставлять между делом тёмный. — Нет никого лучше тебя, ты вся моя, моя…

Хорошая у него дыхалка.

Скрип-скрип — стонали от мерных движений доски, сыпалась труха, а кони дёргали ушами.

— Иди ко мне, — позвал тёмный.

Небольшая пауза — и скрип возобновился в другом тоне и ритме. Похоже, сменили позу. Женщина застонала громче, запричитала:

— О да, да… Аа!

— Прелестная!

Передо мной заструился чёрный дым и сложился в кривоватую надпись:

«Не стой над душой!»

Вот это концентрация! Я бы в процессе ничего наколдовать не смогла, тем более надпись, даже кривую.

Ладно, потом попрошу показать его большой.

Когда закрывала дверь, восхваления прелестей утонули в животных криках безумной страсти. Горячая тёмному попалась штучка.

И, главное, он ничего тёмного делать не может — занят.

А коли занят, можно в его вещах поковыряться.

Вернувшись в комнату и запалив новые свечи, осмотрелась. Вещи тёмный сложил в углу за столом и прикрыл сереньким плащом. Поставив подсвечник на стол, схватила воротник и дёрнула.

Под плащом были свёрнутые одеяла.

Изумлённо моргнув, бросила плащ на кучу-обманку и заглянула в комод: только старая паутина.

Заглянула под кровать: пыль-грязь, но не поклажа тёмного.

Подстраховался, сволочь, прежде чем на сеновал отправляться.

На всякий случай зашла в соседнюю комнатушку, но там была лишь кадка с остывшей водой да узкая койка для прислуги.

Сплюнула.

Ладно, у меня и свои дела есть. Надо же почитать, что Эсин от меня хочет.

Вытаскивая из седельной сумки командировочные документы, ругнулась: а я вещи спрятать не подумала, тёмный в них наверняка покопался.

Ладно, поздно спохватилась. Вынула кожаный пенал с бумагами и, переставив подсвечник на широкий борт изголовья, устроилась в кровати.

Свечи весело потрескивали над плечом, я расстегнула пенал. Чёткий почерк Эсина дышал уверенностью. От тоски перехватило дыхание, я нехотя вчиталась.

Сорта. Сам пресветлый Сорты подозревается во взятках!

Вытаращила глаза, перечитала.

Скользнула взглядом ниже: претёмного Сорты обвиняли в том же. Жалобы от горожан, головы Сорты и от пресветлого и претёмного друг на друга. Прелесть какая. Мне требуется лишь следить за следователем Вейлераном (улыбнулась во все зубы — так вот как моего тёмненького зовут), чтобы он не перекинул вину исключительно на светлых.

В общем, мне надо только бдеть.

Странно.

Эсин, конечно, прав, я должна ему доверять, но задание необычное: я не следователь, с методами тёмных знакома плохо, могу упустить что-то из виду. Или это лишь повод отослать меня из Самрана?

Или Эсин надеется, что я вскружу тёмному голову?

Если так, то почему прямо не сказал? Раньше он сразу говорил, если надо было кого-то из городского управления, столичных проверяющих или аристократов склонить к сотрудничеству.