Марина Ефиминюк - Бесстрашная

Патрик сидел за рабочим столом, вполоборота к окну, и читал какую-то бумагу со вскрытой сургучной печатью. Остановившись на пороге, я ждала, когда он обратит на меня внимание. Прошло некоторое время. Он делал вид, будто вовсе меня не замечает.

— Я вызывал тебя, Зои, чтобы дать ценный совет. — Патрик перевел ледяной взгляд от письма на меня. — Не тревожь мертвых, не копай прошлое, иначе оно может нагнать и толкнуть в спину.

Мы смотрели глаза в глаза. Вокруг его головы отражался ореол дневного света.

— Вы хорошо спите? — тихо спросила я.

— Кажется, я понимаю, к чему ты ведешь. — Бывший мэр усмехнулся, отбросил письмо на стол. — Так вот, люди с чистой совестью всегда хорошо спят.

— Тут вы правы, но разве чистое и отмытое — это не разные вещи? — спокойно парировала я. — Вы так тщательно отбеливаете свою жизнь, суним Стомма, что практически стерли с лица земли любые упоминания о моих родителях. Со слов вашего младшего брата, вы дружили с Густавом Каминским много лет.

Глаза Патрика хищно блеснули.

— Девочка, разве ты не понимаешь, что решила укусить того, кто за простое рычание может уничтожить тебя, твоего приемного отца, его приятеля — бывшего каторжника, того милого парня, который помог тебе избавиться от Конопки? Не пощажу никого.

От страха у меня пересохло во рту.

— А своего брата вы тоже не пощадите? Поэтому вы позволили своим головорезам его ранить? — тихо спросила я, и хозяин кабинета поменялся в лице. — Знаете, суним королевский посол, с раннего детства меня преследует один и тот же кошмар, незнакомая женщина прячет меня в мусорной яме от убийц. Я думала, что этот сон — не более чем плод моей фантазии… но так было раньше. До того, как я узнала о родителях.

В комнате воцарилась тяжелая тишина.

— Вы так тщательно оттираете свою жизнь от черных пятен, чтобы не быть похожим на Чеслава Конопку, но с каждым следующим взмахом пачкаетесь все сильнее. Скажите, Патрик, каково узнать, что вы избавились не от всех свидетелей своего преступления? — Я специально использовала неформальное обращение, надеясь вывести собеседника из себя, ведь в ярости люди выпаливали больше, чем сказали бы на холодную голову.

— Не зли меня, малышка Зои, — вкрадчиво вымолвил он. — В гневе я бываю очень страшен.

— Вы вызвали меня, чтобы дать совет, — не обращая внимания на то, как трясутся поджилки, спокойно продолжила я. — Жаль, что я не могу им воспользоваться. Теперь позвольте и мне кое-что спросить. Суним королевский посол, по какой причине вы убили невинную семью Каминских?

Патрик вышел из-за стола, неторопливо приблизился ко мне и вдруг схватил за подбородок.

— В тебе совершенно нет чутья, когда стоит замолчать, милая Зои. Видимо, у Каминских такая семейная черта — твой отец тоже никогда не умел держать рот на замке, за что и поплатился. Ты ведь не хочешь повторить его судьбу и лежать завернутой в саван?

— Вряд ли, — дерзко ответила я. — В отличие от Густава Каминского я неплохо разбираюсь в лучших друзьях.

Стомма-старший нехорошо рассмеялся и пригрозил:

— Готовься, Зои, скоро у твоих лучших друзей начнутся очень тяжелые времена.

Пальцами он потер тяжелый кристалл в моей сережке, точно ощущал, что поблескивал камень не из-за дневного света, а из-за спрятанного внутри магического сердечка. Вторую сережку я потеряла еще вчера, во время заварушки, и скорее всего выглядела странно только с одним украшением.

— Твоя мать, Зои, тоже всегда теряла одну серьгу, — вдруг задумчиво произнес Патрик Стомма, его глаза казались пустыми. — Ты жива только потому, что так отвратительно похожа на нее внешне, но запомни, моя щедрость не безгранична. Я случайно могу углядеть в тебе отцовские черты…

Когда я выходила из его дома, у меня душа уходила в пятки. На ватных ногах я пересеют двор, выскользнула через щелку в приоткрытых воротах, хотя следовало бы дождаться привратника.

— Не переживай, — прозвучал голос Онри, — мне удалось поймать голос. Ваш разговор сохранится.

— Спасибо. — Я сняла с уха тяжелую сережку, уже оттянувшую мочку. После прикосновения к магическому кристаллу пальцев Патрика мне казалось, что камень испачкался и кожа зудела.

Я подняла голову, оглянулась, словно кто-то толкнул меня в плечо, привлекая внимание. На другой стороне улицы, спрятав руки в карманы и зарывшись носом в вязаный шарф, мок под мелким дождем Лукас. Он выглядел усталым, растерянным и явно дожидался меня, чтобы объясниться.

Разделенные мощеной дорогой, некоторое время мы молчали. Фактически между нами лежала всего лишь лента брусчатки, ее ничего не стоило перейти, но мы оставались на месте.

Кто из нас не боялся сделать первого шага после того, что произошло в пригородной молельне?

— Могу я задать тебе вопрос? — резковато вымолвила я.

Никогда бы не подумала, что в глазах Лукаса могло появиться затравленное выражение.

— Конечно, — мягко отозвался он.

— Ты когда-нибудь убивал людей, Лукас?

Он покачал головой:

— Нет.

Я дернула плечом:

— Так и знала. Сама не знаю, зачем спросила.

Из-за поворота выехала позолоченная карета с невнятным геральдическим знаком на дверце. Когда она, точно рыжая кошка, считавшаяся вестником раздора, проехала между нами, я бросилась на сторону Лукаса и с налету подхватила его под локоть.

Старые мануфактуры погрузились в темноту. Мне нравились спокойствие и тишина огромных пустых помещений, но жилому цеху точно требовалось хорошее отопление. Глядя на то, как обнаженный Лукас во сне скидывал одеяло, меня пробирала зябкая дрожь. Он крепко спал, зарывшись головой в подушку. Стараясь не потревожить его, я поднялась, натянула мужскую рубаху, доставшую мне почти до коленей, и начала изучать письма, лежавшие в шкатулке погибшего от рук головорезов Симона Коваля.

Послания шли без очередности, собранные из разных годов, они представляли собой неровные лоскуты времени, требующие ювелирной штопки каждого клочка в дырявое одеяло.

Кутаясь в мягкий плед, я все больше погружалась в жизнь своих настоящих родителей и вдруг поймала себя на том, что зашмыгала носом.

— Что ты делаешь? — Растрепанный Лукас устроился рядом, потянул на себя краешек пледа. Он прижался ко мне обнаженной грудью, завернул нас в покрывало, как в теплый кокон. От его тела шел жар. Слова «деликатность» и «стыдливость» в его обиходе не водились, а потому он не потрудился натянуть хотя бы подштанники.

— Разбираешь письма? — Лукас взял самое первое, венчавшее стопку.

— Они сложены по годам. — Я стала объяснять: — Здесь Агнесс восхищается молельной, которую они выбрали с Густавом для ритуала венчания, а вот молодых поздравляют с рождением дочери. — Я вытащила замусоленный лист с расплывшимися от времени чернилами. — В это время Агнесс уже болеет белокровием, и некий дядюшка Бо пишет, что пилюли готовы и их можно забирать в аптекарском дворе в Кривом переулке.