Лорен Де Стефано - Лихорадка

— Недостаточно хорошо.

При этом он разжимает кулак и демонстрирует мне пачку новеньких зеленых купюр.

Габриель! От него я такого не ожидала. Хотя, наверное, то, что он обокрал приютивших нас людей, огорчило бы меня гораздо сильнее, если бы я не ощущала до сих пор руку Грега на моем бедре. И если бы у меня не тряслась нижняя губа.

— Тут должно хватить на билеты на автобус, — говорит Габриель, когда ресторан остается позади. — Тебе не надо будет прятаться в кузове еще одного фургона.

Ему было бы легче перенести ломку, если бы он просто лежал в грузовичке, в прохладной темноте. Однако он делает это ради меня, потому что заметил, как я реагирую на мрак замкнутого пространства, и понимает, что мне не хотелось бы снова там оказаться. Я ощущаю прилив чувства, которое не могу объяснить, но которое заставляет меня испытывать одновременно счастье, слабость и тошноту.

Вдалеке смолкает сигнал тревоги. Грег, конечно же, знает, что в ресторан никто не вламывался, и он не в том состоянии, чтобы нас преследовать. Даже если ему и хочется.

Мы идем по скалистой мощеной дороге, которая ведет нас вниз, в сонный городок, освещенный лишь тусклыми уличными фонарями. Все здания тут в хорошем состоянии и дворики не заросли сорняками и не покрыты грязью. Что подтверждает мою уверенность: здесь поселились представители первого поколения. И я стараюсь убедить себя в том, что в данном районе не может быть фургонов Сборщиков. Однако все равно судорожно ахаю, когда мимо нас проезжает машина. Габриель спрашивает, что случилось и почему я остановилась. Я заверяю его, что со мной все в порядке.

— Меня гораздо больше тревожишь ты, — добавляю я. — Как ты себя чувствуешь?

— Устал. Не так уж плохо.

Он наклоняется, собираясь взять на руки Мэдди, которая начала волочить ноги, но она не дается, и он позволяет девочке идти дальше.

— Галлюцинаций больше нет? — спрашиваю я.

— Все время вижу в тенях змей.

Змеи! В моих самых тяжелых кошмарах, вызванных лекарствами, Вон всегда превращался в змею. Мне казалось, это связано с самим Воном, а не с чем-то другим. Был случай, когда Вон, Линден и я с сестрами по мужу прятались в подвале во время урагана. Я уже начала засыпать, когда Вон, заговоривший где-то в отдалении, превратился в громадное насекомое. Кажется, в сверчка. Не так пугающе, как в змею, но все равно неприятно. И каждый раз, когда он обращался ко мне, казалось, у меня по шее бегут тараканы. Но тут нет ничего удивительного. Вона я никогда не считала человеком.

Пока я об этом размышляю, мы добираемся до автобусной станции. Это одно из немногих зданий, в которых все еще горит свет. Я не думаю о том, что может прятаться в темноте, а Габриель не говорит о том, что ему там видится. Его стойкость вызывает у меня восхищение.

В особняке ему положено было оставаться сдержанным. И он соблюдал правила, механически следовал распорядку дня. Однако за внешней оболочкой всегда ощущалось нечто большее. Как леденцы прячутся под яркими фантиками «Джун Бинз». Леденцы, которые он мне приносил… И объятия Габриеля распахнулись, чтобы поймать меня, когда я полетела с маяка во время урагана. Я всегда знала, что он сильнее, чем ему требовалось по штату.

А сейчас, когда мы входим на автовокзал, свет неоновых ламп показывает мне, насколько Габриель бледен, выделяет синяки у него под глазами. Я решаю, что чтение светящейся карты на стене мне следует взять на себя. Чтобы выяснить, как быстрее отсюда выбраться.

— Тебе надо сесть и постараться покушать, — говорю я ему. — В сумке Сирени еще остались те штуки от Кэлли.

— Штуки от Кэлли, — откликается Габриель с иронией. — Ням-ням.

Но не отходит в сторону. Вместо этого наблюдает за тем, как я веду пальцем по зеленой линии на карте — точно так же, как вела пальцем по одеялу, когда в особняке делилась с ним моим бредом на почве мании величия: мол, у мира все еще есть надежда.

— Почему ты не хочешь отдохнуть? — спрашиваю я.

— А ты почему?

— Что? — удивляюсь. — Я? Со мной все в порядке.

Поджимаю губы, пытаясь сосредоточиться на названиях городов, но все они выглядят одинаково. Мне почему-то не удается понять, на какой именно я смотрю.

Габриель кладет руку мне на плечо.

— Рейн, — говорит он, — с тобой не все в порядке. Просто признай это.

— Нет! — Как только я произношу это слово, у меня начинают стучать зубы. Я судорожно сглатываю и глубоко вздыхаю. Он разворачивает меня лицом к себе. — Со мной все в порядке. Правда! Мне просто надо подумать.

Он убирает волосы у меня со щек.

— Просто признайся.

Его голос звучит невероятно мягко, а меня внезапно охватывает грусть. Я кладу голову ему на плечо, а он притягивает меня к себе. У меня подламываются ноги, но это не страшно — Габриель меня держит.

— Все хорошо, — шепчет он.

Мои губы касаются его шеи, и я ощущаю соленый пот, чувствую вкус его лихорадки, болезни, просачивающейся из пор. Это неправильно. Это я должна его успокаивать, а не наоборот. Но трясусь именно я. И это мои горячие слезы капают ему на воротник.

Он гладит меня по спине и шепчет, шевеля губами у самого уха, так что его слова щекочут меня:

— Все хорошо. Я больше никогда никому не позволю тебя тронуть. Не позволю. Больше никогда.

— Габриель! — все, что вылетает из моих уст, это стон.

— Знаю.

Его голос становится басовитым: меня он успокаивает, но служит предостережением для любых опасностей, которые попробуют проползти между нами. Может быть, Габриелю все еще мерещатся змеи.

Я рыдаю. И когда мои вздохи и дрожь передаются ему, в его голосе звучит настоящая боль.

— Знаю, Рейн, знаю.

Я все никак не могу забыть, как та, чужая, рука прикасалась ко мне. Я снова и снова ощущаю, как пальцы Грега впиваются мне в бедро. Но дело не только в этом. Его слова застряли у меня в голове так глубоко, что мне никогда от них не избавиться.

«От тебя останется только пепел».

Как Дженна могла все про меня знать? Даже после смерти. Когда она просила Габриеля заботиться обо мне, откуда ей было знать, что сейчас мне нужно будет именно это?

Рассветает, и мы садимся на автобус, который отвезет нас в Пенсильванию. После этого у нас останется достаточно денег, чтобы пересесть на автобус до Нью-Джерси, а оттуда — до Манхэттена. Габриель объяснил мне все это еще до того, как пришел автобус, и название родины звучит теперь у меня в голове. Словно подарок. Словно нечто недостижимое. Я не могу поверить, что цель так близка.

Сажусь у окна, Габриель — у прохода, а Мэдди устраивается между нами. У меня пересыхает во рту. Я стараюсь спрятать улыбку, но все равно ощущаю ее внутри себя. Эта улыбка заставляет напрягаться мышцы лица и шеи, от нее кружится голова. Манхэттен. Дом. У меня под ногами вибрирует мотор.