Анастасия Туманова - Дети Йеманжи

– Она же очень дорогая! – осторожно сказала она, когда они с Эшу оказались на крыльце одни. – И… не твоя.

– У этих ребят такого барахла до фига, – объявил Эшу, натягивая футболку. Она оказалась ему мала, он поморщился, поводя крепкими плечами, скорчил рожу. – Мне же не ехать с голым брюхом через весь город! Послушай, детка, здесь тебе нечего бояться. Нана сюда не дотянется: она побаивается Обалу. Твоя задача – его уговорить! Нашёл время изображать мстителя! Пусть вернёт в норму Ошун, слышишь? В том виде, в каком она сейчас, на неё даже родная мать не захочет смотреть! Не то что Шанго! Ошун должна стать такой, какая была! И прийти на макумбу! И привести с собой Шанго! Понятно?

– По… понятно… Но… – Эва не могла даже представить, как будет убеждать в чём-то неведомого Обалу. Но Эшу явно не был расположен давать объяснения.

– Всё, я поехал! Если что – зови! Знаешь, как!

Сказал – и пошёл своей раскачивающейся походкой к калитке, едва видной за широкими банановыми листьями. Эва проводила его растерянным взглядом. За эти дни она более-менее привыкла к Эшу, и вот… снова одна. Братья… снова братья? Да ещё кровные? Как с ними себя вести? В растерянности Эва медленно поднялась по ступеням крыльца.

Когда она вошла на веранду, оказалось, что Марэ стоит в дверях, держась обеими руками за притолоку, и улыбается.

– Пойдём, Эвинья, покажу тебе дом: он твой.

И Эва послушно пошла следом.

Вскоре её тревога улеглась. Большой, тенистый, очень чистый дом пришёл, казалось, из её снов. Он был очень похож на ферму бабушки – хотя у доны Энграсии, конечно же, не было денег на сверкающую сантехнику, громадные, от пола до потолка, окна и полы из шероховатых плит цвета какао, по которым так приятно было ступать босыми ногами. Этот дом был больше и дороже их квартиры на Рио-Вермельо! В огромной кухне сверкал белый, как айсберг, холодильник, сияли хромированные краны, блестели микроволновка, кофеварка, посудомоечная машина. Чуть слышно гудели встроенные кондиционеры. На выбеленных стенах висели картины, возле каждой из которых Эва останавливалась надолго, не в силах совладать с восхищением. Сюжеты картин были, на первый взгляд, незатейливы. Танцующая жрица кандомбле с метёлкой из перьев в руках. Толстая, усталая негритянка, сидящая на ступенях церкви с ящиком кокосов на коленях. Взлетевшие в закатный воздух на берегу моря капоэйристы. Футбол на пляже: клубок белых, чёрных, коричневых тел и золотистое ядро мяча, похожее на солнце. Две смуглые девушки, купающиеся под водопадом. Чёрный старик в растянутой тельняшке, благодушно слушающий радиоприёмник в лодке… Это было то, что каждый день жило на улицах и пляжах их города. Простые люди, повседневные сцены, которые можно было увидеть в Баие днём и ночью. Но из каждой картины так било жизнью, счастьем и спокойной мудростью, что трудно было отвести от них взгляд.

«Я никогда не смогу так… – думала Эва, тщетно силясь сглотнуть ком в горле. – Никогда…»

Марэ молча шёл за ней от картины к картине. Под конец осторожно сказал:

– Это мои работы. Тебе нравится?

– О… Очень! – едва справившись с голосом, прошептала Эва. – Неужели это всё ты?!

– Ну… Конечно.

– Ты же… ты же настоящий… ты даже великий художник! Святая дева!

Марэ, к изумлению Эвы, страшно смутился. Растерянно улыбнулся, пробормотал невнятную благодарность. Эва не сводила с него недоверчивых глаз:

– Ты что, сам этого не знаешь?

– Знаю… наверное… – совсем смешался Марэ. – Но так, как ты, ещё никто мне не говорил! То есть, говорили братья, конечно… Но они ведь не понимают ничего! Сама суди, какой из Эшу художественный критик! «Крутяк, шикарная задница!» – вот и всё. А если задницы нет, то и не крутяк… В общем, спасибо, сестрёнка! Мне это, правда, очень важно!

Марэ говорил искренне, это было видно. Эва удивлённо смотрела на его смуглую, растерянную, как у ребёнка, физиономию:

– Тебе ведь это, наверное, и специалисты говорили?

– Пять лет назад я выиграл премию штата, – сознался он таким голосом, будто был в чём-то виноват, – и получил работу в «Сарайва». Думаешь, на какие деньги построен этот дом? Ну, конечно, и ребята мне помогли, Огун и Шанго, – но я за пять лет вернул все долги!

– А сейчас чем ты занимаешься?

– Тем же самым. Рисунки к книгам, художественное оформление… Сейчас готовлю иллюстрации к десятитомнику Жоржи Амаду. Юбилейное издание, заказ Академии, страшно ответственно! Хочешь, покажу?

Эва с готовностью кивнула.

– Здравствуй, Эвинья! – вдруг раздался у неё за спиной тихий, хрипловатый голос, и Эва подпрыгнула от испуга. «Ещё один мой брат… Обалу,» – вспомнила она, глядя, как в комнату медленно вкатывается инвалидное кресло. Вот, значит, для чего нужен был пандус на крыльце…

Это был тёмный мулат с широкими плечами человека, часто ходящего на костылях. Его волосы были заплетены во множество коротких торчащих косичек, из-за чего голова Обалу напоминала морского ежа. Если Марэ был копия отца, то Обалу страшно походил на мать. Это были резкие, жёсткие черты доны Нана Каррейра – но при этом напрочь лишённые её холодной притягательной красоты. Обалу был откровенно уродлив. Его плоское лицо пестрело крупными безобразными рябинами, словно брат Эвы пережил чёрную оспу. Чёрные, большие, длинно разрезанные, очень умные глаза внимательно и без улыбки смотрели на Эву. На коленях Обалу лежала толстая книга.

– Я ему говорю: прочитай, прежде чем рисовать! – подкатывая на своём кресле к самому столу и хлопая по нему книгой, сказал он. Скосив глаза на название, Эва увидела, что это «Дона Флор и два её мужа» Жоржи Амаду. – Так ведь нет… Злится, кричит, что лезу не в своё дело! Мешаю! Эвинья, может быть, ты вправишь ему мозги?

– Да?! А когда прикажешь читать?! – взвился Марэ. – Всего месяц на предварительные эскизы! И текущую работу никто не отменял! «Сарайва» стоит над душой! «Эстрелу» требует презентацию, которую ещё в марте должен был сдать! «Тодо ливро» обрывает телефон! Что, надо было всем отказать? И стоять с тобой и с шляпой у входа на пляж? «Подайте двум сиротам-инвалидам»? Тьфу, все кругом умные! Читай ему… Когда?! Еле-еле успел фильм посмотреть!

Эва с тревогой посмотрела на Обалу, испугавшись, что тот обидится. Но он только улыбнулся, блеснув некрасивыми, кривыми зубами. И развернул кресло к Эве.

– Ты пришла к нам, наконец, сестрёнка. Можно, я тебя поцелую? Тебе не будет… неприятно?

– Конечно, можно, – Эва подошла. Наклонившись, обняла Обалу и сама первая поцеловала его. От него пахло терпким соком алоэ, крепкими сигаретами и немного – мужским потом. Сухие и тёплые губы коснулись её щеки. И Эва спокойно, словно они были знакомы сто лет, спросила:

– Отчего ты такой?