Анастасия Туманова - Дети Йеманжи

– Я… их чувствую, – сокрушённо признался Марэ. – Я стараюсь блокировать… но не всегда получается. Ты ведь моя сестра, и мы оба – дети Нана… к сожалению. Некоторые способности даются от рождения, и… Эвинья, не смотри на меня так! Я правда больше не буду!

Наступившая после этих слов тишина была такой глубокой, что стало слышно щебетание птиц в манговых деревьях за окном. Марэ, опустив голову, смотрел в пол. Обалу барабанил пальцами по колесу кресла. Эва растерянно, ещё не веря в услышанное и не зная что сказать, разглядывала наброски в альбоме, попавшемся ей под руку. Один из рисунков вдруг показался ей знакомым. И ещё один, и ещё… Удивившись, она пролистала альбом Марэ к самому началу.

На каждом рисунке был Ошосси. Ни с чем нельзя было спутать эту мускулистую фигуру, небрежный поворот головы на крепкой шее, большие, чуть раскосые глаза, ленивую улыбку, жёсткое, безупречной красоты лицо… Поражённая Эва всматривалась в рисунки до тех пор, пока не почувствовала, что альбом мягко, но настойчиво вытягивают у неё из рук.

– Позволь, Эвинья… Я совсем про это забыл, – хрипло сказал Марэ. Эва, уже готовая извиниться, повернулась, взглянула в тёмные, полные смущения и боли глаза брата… и вдруг почувствовала, как растворяется в этих глазах. Исчез сияющий солнцем день, большая комната, белые стены… На короткий миг она перестала быть Эвой – и стала своим братом Ошумарэ. Со всеми его мыслями, сознанием, воспоминаниями. С сокровенными мечтами и тайными желаниями. С тем, что никогда никому не рассказывают.

…Вечер, веранда, розовые лучи солнца, сочащиеся сквозь ветви питангейр. Подросток Марэ сидит на полу, подвернув под себя ногу, копирует в блокнот изображение мраморного Аполлона из развёрнутого журнала по искусству. Его карандаш быстро-быстро бегает по бумаге. Слышно, как подъезжает и останавливается возле дома машина, хлопают дверцы. Затем доносятся голоса: Эшу, который хохочет как сумасшедший, и чей-то ещё, незнакомый, едва слышный. Марэ, заинтересовавшись, откладывает карандаш.

– Ты дурак?! – смеётся Эшу, – Идём! Ты же есть хочешь! Тебе ночевать надо где-то! Идём, говорю! Сейчас Огун запаркуется, тоже придёт! Эй, Марэ! Марэ! У нас суп остался? Да иди ты в дом – до ночи тебя уламывать?!

Прицельным пинком Эшу вталкивает кого-то на веранду – и перед Марэ возникает высокий мулат лет двадцати. Его лицо ошеломительно, невозможно красиво: его не портят даже торчащие «голодные» скулы. Курчавые, сильно отросшие волосы торчат во все стороны «рожками». Зелёные, чуть раскосые глаза смотрят настороженно. Несмотря на его худобу, заметно, что сложению парня позавидует любой олимпийский бог.

Встретившись взглядом с Марэ, мулат хмурится. Обернувшись, тревожно спрашивает Эшу:

– Дона Жанаина знает про меня? Она разрешит?

– Какая я тебе «дона», малыш? – раздаётся крик матери со второго этажа. – Идите на кухню, ешьте! Я сейчас спущусь!

Марэ, наконец, приходит в себя, встаёт, протягивает руку. Не сразу справляется с собственным голосом.

– Здравствуй. Я – Ошумарэ…

Парень отшатывается. Сквозь зубы хмуро предупреждает:

– Не подходи ко мне, у меня вши. – Помолчав, добавляет. – Я – Ошосси. Привет. Я сюда ненадолго…

– Мама, дай бритву, Огун ему сейчас срежет шерсть на голове! – вопит тем временем Эшу, с грохотом взлетая по лестнице на второй этаж. – Им там, в тюрьме, керосина даже жалко для людей! И он ещё теперь будет жрать две недели не переставая! Так Огун сказал!

– Не дам никакой бритвы! – волнуется наверху Жанаина. – Ещё чего: они «срежут»! Да вы парню уши отхватите! Я сейчас всё сделаю сама! Ошосси, малыш, поешь – и сразу же в ванную!

Ошосси ещё раз окидывает внимательным взглядом Марэ. Осторожно, стараясь не задеть плечом, обходит его и, повинуясь весёлым призывам Эшу, идёт на кухню. Марэ зачарованно смотрит ему вслед. Журнал с мраморным Аполлоном на развороте забыт на полу…

…Раннее, ясное утро. Пустая кухня, залитая солнечным светом. Ошосси, уже с отросшими дредами, в одних узких плавках, сидит на подоконнике. Зевая, недовольно спрашивает:

– Долго ещё? Я хочу спать! Всю ночь, как жеребец… А теперь ещё и ты! Приспичило!

– Пожалуйста, ещё немного! – просит Марэ, лихорадочно чиркая карандашом по бумаге. – Скоро уйдёт свет! Ну вот, ты же опять неправильно сидишь! Не так! Подними голову, ещё немного… Да нет же!

Он встаёт, подходит к Ошосси, берёт его за подбородок, поворачивая к окну. Затем, помедлив, опускает руку ему на плечо. Ошосси медленно-медленно разворачивается. Взгляд его тяжелеет, зелёные глаза становятся почти чёрными. Марэ этого не замечает: он стоит, опустив веки, губы его дрожат.

Очень осторожно Ошосси берёт Марэ за запястье и снимает его руку со своего плеча. Встав с подоконника, идёт к двери. Застывает на пороге. Не оборачиваясь, говорит:

– Ещё один такой раз – и я врежу тебе, брат. Я – мужчина, запомни.

…Ночь – тёмная, безлунная. Запах пота, приторно-сладких женских духов, перегара, дешёвых сигарет. Запах идёт от Ошосси: он спит одетый, ничком лёжа на неразобранной постели. Марэ проходит в комнату. Чуть слышно ступая, идёт к кровати. Садится, потом очень осторожно ложится рядом с Ошосси. Тот спит мёртвым сном пьяного. Марэ прижимается к нему, замирает. Плечи его чуть заметно вздрагивают.

На рассвете, бесшумно поднявшись, Марэ идёт к дверям. Ошосси, глубоко вздохнув во сне, переворачивается на спину, свободно размётывается по постели. Марэ, стоя на пороге, смотрит на него не отрывая глаз… Чернота. Провал. Беспамятство.

Через минуту перепуганная Эва сидела в кресле, прижав ладони к пылающим щекам, и бормотала:

– Боже мой… Марэ, я совсем не хотела… Я… никогда этого не делала раньше… Я не знала, что это так просто… Я даже не думала, что могу… Почему?!

– Потому что ты Эуа. Ориша. И наша сестра, – невозмутимо пояснил Обалу – в то время как Марэ стоял, отвернувшись к стене. Казалось, ситуация забавляет Обалу – но, взглянув на брата, Эва увидела в его глазах горечь. – Ты можешь это делать с нами. С Марэ и со мной. С Оба – уже нет, у неё другой отец. Но… не злоупотребляй этим, сестрёнка. Это опасно. Нельзя надолго впускать в свою голову чужое ори. Может очень плохо кончиться. Даже если умеешь с этим обращаться. Марэ, а ты имей в виду: она слишком быстро учится!

– Больше никогда! – искренне поклялась Эва. – Марэ! Ты слышишь меня? Ни за что на свете! Это вышло нечаянно, клянусь!

– Слышу, малышка. – Марэ повернулся к ней, и Эва с невероятным облегчением увидела, что он улыбается, хоть и грустно. – Я сам виноват. Забудем об этом. И поговорим о том, что ты – голодная. Ведь это так?

Эва совсем не была голодна: мокеки в пляжном ресторанчике ей хватило надолго. Но, стремясь избавиться от страха и неловкости, она живо закивала, и Марэ увлёк её на кухню. Эва думала, что Обалу отправится с ними, но тот без единого слова скрылся в своей комнате.