Елена Звездная - Лесная ведунья

Ошарашенный ненаследный принц в ужасе смотрел, как на его руках расцветают ромашки, как падают вокруг него лохмы волос, и не видел, что на стремительно лысеющей голове тоже распускаются ромашки…

На этом видеть ведьмака я перестала, потому что Чаща вот только теперь свалила из сада, так что далее я могла лицезреть только землю, под которой поганка лианистая перемещалась. Взмахнув рукой, вернула воду на травинки, у коих позаимствовала, и осталась ждать Чащу. Хотя, явно зря.

Но всё равно почему-то просидела, пока Заповедная не явилась, восстав передо мной гневной лесной девой, и даже руки на груди воинственно сложила, потому как… дошло до чащи, для чего я букетик ведьмаку передавала.

— А давай без нотаций, — поднимаясь, и поправляя капюшон, попросила я. — И особенно без пантомим.

И на этом я поднялась, и пошла обратно к дубу Знаний. Чаща шла рядом, мрачная, насупленная, злая. Потом вдруг подотстала, и вернулась лишь когда я уже к дубу подошла, где меня ждали леший, Кот и Ворон. И вернулась Чаща неожиданно довольная, я даже не поняла с чего бы такая радость, но тут зловредина заповедная протянула ко не руку ивовую, и продемонстрировала — там были три пряди — золотистая, рыжая и чёрная… И жалко мне стало русалок.

А потом мне стало жалко меня, потому что Кот уже всё что нужно у дуба заказал, и теперь меня ждала стопка книг, да настолько внушительная, что сюда тележка требовалась, в руках всё не унесёшь!

— Да чтоб это всё к чертям провалилось! — воскликнула в сердцах.

Зато Чаща расцвела от счастья, и…

— Так, прекрати это паскудство, — потребовала я, едва она начала мне на пальцах показывать, что надо делать, чтобы вот это всё не учить.

Домой возвращались все мрачные и злые — Чаща достала. Как есть достала! Я её посылала за тележкой раз десять, но каждый раз эта поганка возвращалась с какой-то гадостью не толкательноспособной! Нет, как молоко для ребенка воровать, так на это она способна, а как нормальную тележку у крестьян позаимствовать, так это нет! Она таскала только то, что прогнило до такой степени, что и на растопку не годилось!

В итоге пришлось звать на помощь кого ни попадя.

Итого, к избе моей вышли суровые, мрачные, злые… а некоторые вроде меня ещё и вспотевшие. А я всего восемь штук тащила. Основную массу на себя леший взял, две книги нёс Кот, одну Ворон, часть на оленей распределили, хорошо хоть зайцев встретили, те тоже помочь взялись.

Охранябушка мой, тоже явно притомившийся за день, как раз на огне суп варил, но увидев нас, всё равно встал, ко мне подошёл, освободил от тяжести неимоверной, а я уже такая уставшая была, что чуть не рухнула, только и хватило сил на хриплое:

— Спасибо.

Архимаг взглянул сурово, вздохнул и спросил:

— А тележку для этого всего взять не додумалась, да?

У меня даже слов не нашлось, чтобы ответить.

А потом я на избу свою, в которую маг ушёл, глянула да и… оторопела. Изба моя выросла! Не маленькая и замшелая теперь была, а чистая, деревянная, светлая, с окнами… и без казана моего, самого большого, самого хорошего, такого нужного, что ещё ни разу не использовала, настолько я его берегла! Я… но не охраняб мой.

— Ирод окаянный, — я клюку подпрыгавшую ко мне подхватила и бросилась к казану, — ирод, ты чего уделал то?

В казане булькало что-то вязкое, сосной пахнущее, и вот гарантированно не отмывающееся!

— Не трогай, — обернувшись через плечо, сказал архимаг. — Обожжёшься ещё. С тебя станется. И суп не трогай, сам налью. Иди лучше руки помой.

Тут уж даже леший за меня оскорбился, от чего трещать начал. Он всегда трещит, когда в ярость приходит — у него мускулатура древесная, а поверх деревянная же кора, вот она и трещит, когда лопается.

— Охолонись пожалуйста, — попросила я. — Как печать сниму, и уберётся отсюда… умный такой.

И тут случилось страшное — я же к казану со смолой подбежала, а я ведьма, а охранябушка, он же архимаг, а печать, она же криво наложена, а изба — мужик же её с применением магии строительствовал…

Треск! Грохот! Смола которой брёвна конопатили, обратно в казан! Брёвна в хлам! Крыша вниз! А я вверх и бегом, почти до самой изгороди.

А потом стихло всё.

И только пыль, оседающая медленно, костёр протестно шипит, затушенный пролившимся супом— у супа выхода не было, на него бревно наехало, да основательно причём.

И в общем… лежу на руках у охранябушки, смотрю на него выразительно, а маг меня держит, на разруху взирает и зубы яростно сжимает. Красота, идиллия.

И злой вопрос лешего:

— Маг, это что сейчас было-то?!

Охраняб мой промолчал, только желваки под смуглой кожей дёргались, выдавая ярость, причём злился мужик на себя, исключительно на себя, и оно как бы правильно, да только:

— Лешинька, ты не злись, — попросила друга верного. — Охранябушка и сам не рад, чему уж тут радым быть, весь денёчек почитай работал и всё зря.

Жалко мне его было, да, скрывать нечего. Руку протянула, архимага по щеке погладила. Я лешего так часто успокаивала (просто во всех остальных местах можно было себе занозу загнать нехилую, а лицо леший полировал каждое утро, так что там не кололось). Да только леший от моего прикосновения так не вздрагивал, и голову резко не опускал, и взгляда синего, пронзительного у лешего тоже не было, и сердце у лешего не начинало биться так, словно вырваться из грудной клетки хочет…

— Ты не печалься, не тужи, охранябушка, — улыбнулась я сочувственно. — Печать тебе наложили плохо, нечёткая она, нестабильная. Видать сражался ты до последнего, на алтаре, обессиленный, и то ужом извивался, вот и не вышло у них с раза первого-то. Догадываюсь, что тогда-то рабский ошейник на тебя и надели, а дальше…

Про дальше, говорить явно не стоило.

Но охраняб мой тихо произнёс:

— Всё равно сопротивлялся. И ты права, ведьма, сражался до последнего. Одного архимага за Грань отправил, второму недолго ещё ходить, третий вот… жив пока. А теперь скажи мне, что не так с печатью?

Я с рук его соскользнула, на дом полуразрушенный посмотрела, на охранябушку, злого, напряжённого, на друзей верных и вымолвила:

— Силён ты, маг, очень силён. И сила твоя рвёт печать, терзает её, словно волк голодной зимой, и сломает печать твоя силушка. Сломает, охранябушка, быстро сломает. Да только ничего хорошего в том нет — сначала печать твоя падёт, а потом и разум.

Маг ничего не сказал, лишь смотрел на меня глазами синими, стылыми, обречёнными.

— Не печалься, говорю, — перехватывая клюку свою поудобнее. — Ну печать и печать, с кем не бывает, снимем.

— Как? — выдохнул маг.

— Как-нибудь, — ну не было у меня ни ответа, ни плана. — Но точно снимем.

И ударив клюкой оземь, прошептала заклятие: