Виктория Шваб - Незримая жизнь Адди Ларю

Но Адди не спешит домой, она отправляется следом за Люком.

Он заворачивает за угол, пересекает улицу и подходит к магазину. На двери люминесцентной краской нарисована ладонь. Адди ныряет в тень.

На тротуаре, склонясь над связкой ключей, стоит старушка, собираясь закрывать магазин. С локтя у нее свисает большая сумка.

Должно быть, она слышит шаги, потому что негромко предлагает посетителю зайти завтра. А потом вдруг поворачивается и видит Люка.

Адди тоже на него смотрит: он отражается в стеклянной витрине. И выглядит иначе, чем показывается ей. Должно быть, таким его видит та старушка. Его кудри по-прежнему черные, но лицо стало более худощавым, по-волчьи заострилось, глаза запали, а руки превратились в нечеловечески тонкие плети.

– Уговор есть уговор, – произносит он, и слова словно повисают в воздухе. – Твой срок вышел.

Адди следит. Ей кажется, женщина примется умолять, попытается сбежать…

Но та опускает сумку на землю и задирает подбородок.

– Уговор есть уговор. И я устала.

Удивительно, но так еще хуже.

Потому что Адди ее понимает.

Потому что она тоже устала.

Мрак тем временем снова становится непроглядным.

Последний раз его настоящий образ Адди видела больше ста лет назад – этот катящийся гребень тьмы со всеми его зубами. Но на сей раз он не разрывает несчастную, не пугает, не неистовствует.

Он просто окутывает старуху порывом ветра, заслоняя свет.

Адди отворачивается.

Она возвращается в желтый особняк на Бурбон-стрит и наливает себе бокал вина. Белого, прохладного, терпкого. Жара стоит невероятная. Балконные двери распахнуты настежь навстречу летней ночи. Адди облокачивается на перила и слышит, как возвращается Люк. Но не через парадный вход, как пришел бы возлюбленный, а сразу возникает в комнате за ее спиной.

И когда его руки ложатся на плечи Адди, она вспоминает, как он обнял ту женщину у магазина, как окутал ее и поглотил целиком.

30 июля 2014

Нью-Йорк

За время прогулки настроение у Люка немного поднимается.

Ночь выдалась теплая, луна почти не видна. Он запрокидывает голову и глубоко вдыхает, насыщаясь воздухом, хотя от жары тот затхлый, словно в небольшом пространстве заперли кучу людей.

– Давно ты здесь? – спрашивает Адди.

– То прихожу, то ухожу, – туманно отвечает Люк, но она привыкла читать между строк и догадывается, что он пробыл в Нью-Йорке столько же, сколько она, тенью бродя за ней по пятам.

Адди не знает, куда они направляются, и впервые задумывается – а знает ли Люк? Или он просто шагает, стараясь выторговать время до конца вечера?

Они приближаются к центру, и Адди чувствует, как время сжимается вокруг них. Магия ли это Люка или ее память, но с каждым кварталом она видит, как убегает от него вдоль Сены, он уводит ее от моря, она бредет за ним по Флоренции, бок о бок они шагают по Бостону, рука об руку – по Бурбон-стрит.

Здесь и сейчас, в Нью-Йорке, они вместе. Адди гадает: а что бы было, если бы он тогда не произнес роковые слова, если бы не раскрыл карты, если бы все не испортил?

– Вся ночь наша, – говорит Люк, поворачиваясь к Адди. Его глаза снова сияют. – Куда отправимся?

«Домой», – думает она, хотя не может произнести это вслух.

Адди бросает взгляд на небоскребы, что высятся по обе стороны дороги.

– С которого вид лучше?

Спустя миг Люк улыбается, сверкнув зубами, и говорит:

– Следуй за мной!

За прошедшие годы Адди узнала много секретов Нью-Йорка, но этот ей неизвестен. Он располагается не под землей, а на крыше.

На восемьдесят четвертый этаж можно добраться на двух лифтах. Первый совершенно обычный и идет только до восемьдесят первого. А вот второй – точная копия «Врат Ада» Родена с извивающимися телами, что изо всех сил рвутся на волю, – доставит вас на место.

Если, конечно, у вас есть ключ.

Люк вынимает черную карточку из кармана рубашки и вставляет ее в одну из разверстых пастей возле лифта.

– Это твой? – спрашивает Адди, когда двери разъезжаются в стороны.

– Ничто по-настоящему мне не принадлежит, – отвечает он, когда они входят в лифт.

Подъем длится недолго: всего три этажа, и лифт останавливается, створки раздвигаются, открывая панорамный вид на город.

Черными буквами у ног Адди вьется название: «Легкий путь».

Она только закатывает глаза:

– А «Преисподнюю» что, уже заняли?

Глаза Люка сверкают от удовольствия.

– «Преисподняя» – это другой клуб.

Полы отлиты из бронзы, перила стеклянные, потолок не заслоняет небо; одни гости отдыхают на бархатных диванах, другие окунают ступни в неглубокие бассейны, третьи возле ограждения крыши любуются видом на город.

– Мистер Грин! – радостно восклицает хостес. – С возвращением.

– Спасибо, Рене. Позволь представить тебе Аделин. Предоставь ей все, чего она только ни пожелает.

Рене бросает на Адди взгляд, но по хостес видно: та действует без принуждения, нет ощущения, что девушка зачарована, в ней заметна лишь преданность ответственного сотрудника, который отлично справляется с работой.

Адди просит самый дорогой напиток, и Рене с ухмылкой смотрит на Люка:

– Вы нашли подходящую пару.

– Верно, – отвечает он, опуская руку на талию Адди и слегка подталкивая ее вперед.

Она ускоряет шаг, устремляясь сквозь толпу гостей к стеклянному ограждению, откуда открывается вид на Манхеттен, и Люк роняет руку. Звезд, конечно, не видно, зато во все стороны галактикой света простирается Нью-Йорк.

По крайней мере, здесь, наверху, Адди может дышать свободно.

Повсюду легкий смех, фоновый шум толпы, наслаждающейся собой, и это намного приятнее душной тишины пустого ресторана, молчания в замкнутом пространстве машины. Над головой – открытое небо, вид на прекрасный город, к тому же они больше не наедине.

Рене приносит бутылку шампанского с легким налетом пыли на стекле.

– «Дом Периньон, 1959», – провозглашает она, предъявляя бутылку для осмотра. – Из ваших личных запасов, мистер Грин.

Повинуясь взмаху его руки, Рене откупоривает шампанское и наливает в бокалы. Пузырьки такие крошечные, что кажутся бриллиантовыми вкраплениями в стекле.

Адди пробует напиток и наслаждается искорками, покалывающими язык. Она разглядывает гостей: лица из тех, что кажутся узнаваемыми, хотя сложно сказать, где вы их видели. Люк показывает ей сенаторов, актеров, авторов книг и критиков, и она думает – продал ли кто-то из них сегодня свою душу? Или только собирается?

Адди смотрит в свой бокал – пузырьки все еще плавно поднимаются на поверхность. Наконец она начинает говорить, не повышая голоса, почти шепотом, который тонет в гуле толпы, но Адди знает: Люк слушает и слышит.