Виктория Шваб - Незримая жизнь Адди Ларю

В голове нарастает буря, затмевая небо над горизонтом, но Генри и не думает сопротивляться.

Пусть приходит.

И только когда начинается дождь, Генри понимает, что буря – настоящая. Он запрокидывает голову, позволяя каплям струиться ему на лицо, и думает о ночи в «Четвертом рельсе», о том, как они вышли из клуба на улицу и на них обрушился ливень, от которого перехватило дыхание. Он вспоминает о том дне, а не о крыше, и это что-то да значит.

Нынешний Генри так далек от того, который забрался на крышу год назад… А может, и не настолько далек. В конце концов, до края всего несколько шагов. Но Генри отдал бы все за то, чтобы спуститься обратно.

Боже, он отдал бы все за еще один день.

Солнце село, наступили сумерки, и Генри не встретит новый восход. Страх обрушивается на него, внезапный и предательский. Словно порыв ветра на застывший пейзаж. Генри сражается с ним, еще рано, чересчур рано, и Адди сжимает его руку, чтобы того не унесло прочь.

– Останься со мной, – просит она.

Генри отвечает:

– Я здесь.

Его пальцы крепко сжимают ее.

Ему нет нужды спрашивать, как ей – отвечать.

И без того ясно, что она будет рядом с ним до самого конца.

Что на сей раз он не останется один.

И с ним все хорошо.

Все хорошо.

Все будет хорошо. Время почти пришло.

Время почти пришло, они уже на крыше.

Это та же самая крыша, на которую Генри поднялся год назад, та, где дьявол предложил ему сделку. Круг замкнулся. Генри не знает, должно ли все произойти здесь, но это кажется ему правильным.

Адди держит Генри за руку, и это тоже кажется правильным. Она – его громоотвод в надвигающейся буре.

Осталось совсем немного, стрелка на часах всего в одном делении от полуночи. Генри так и слышит голос Беа:

«Только ты можешь явиться загодя на собственные похороны».

И Генри невольно улыбается и жалеет, что почти ничего не сказал Беа и Робби, но дело в том, что он просто не доверял себе. Генри попрощался как мог, хотя до поры до времени они об этом не узнают. Не хочется причинять им страдания, но радостно, что они есть друг у друга.

Рука Адди сжимает его крепче.

Как это будет? Похоже на сердечный приступ, внезапный и сильный, или на тихий сон? У смерти множество лиц. Может, явится мрак, запустит руку ему в грудь и как по волшебству вырвет оттуда душу? Или неведомая сила заставит его закончить начатое год назад? Подойти к краю крыши и шагнуть вниз. Найдут ли его потом на улице внизу, будто он сам спрыгнул?

Или тело обнаружат на крыше?

Генри не знает.

Ему и не нужно знать.

Он готов.

Он, черт возьми, совершенно не готов!

Не был готов в прошлом году, когда незнакомец на крыше протянул ему руку, и не готов сейчас. Генри начинает подозревать, что к смерти вообще не готов никто – ни когда наступает время, ни когда мрак приходит потребовать свое.

Вдруг из соседского окна начинает струиться негромкая музыка, и Генри ненадолго забывает о смерти и крае крыши и вспоминает о девушке, которая держит его за руку. О той, что просит с ней потанцевать.

Генри притягивает ее к себе: она пахнет летом, вечностью и домом.

– Я здесь, – говорит Адди.

Она обещала оставаться с ним до самого конца.

До конца, до конца, до конца…

Слова эхом отдаются в голове, как бой часов, но еще не пора, еще осталось немного времени, хотя оно уходит так быстро.

Когда ты растешь, тебе говорят, что ты можешь испытывать за раз только одно чувство – злость, одиночество, удовольствие. Генри всегда думал, что это враки. Он испытывает множество чувств одновременно – десятки. Генри в растерянности, испуган и благодарен, ему жаль, он счастлив и боится.

Но он не один.

Снова начинается дождь, над городом разливается металлический запах бури. Генри она не страшит, ему кажется, в этом есть какая-то гармония.

Они медленно кружатся по крыше.

Генри несколько дней почти не спал, ноги у него налились тяжестью, голова с трудом соображает, минуты несутся одна за другой. Ему хочется, чтобы музыка была громче, а небо – светлее, чтобы у него было еще немного времени.

Никто не готов умирать.

Даже если он этого хочет.

Никто не готов.

Генри не готов.

Но время пришло, пора.

Адди что-то говорит, но часы остановились, стали невесомыми. Время пришло, Генри уже чувствует, как ускользает, как размывается его сознание. Сгущается ночь, и в любой миг из тьмы может появиться незнакомец.

Адди поворачивает его лицо к себе и продолжает говорить, но Генри не слушает, он боится, что это прощание. Ему хочется задержать мгновение, продлить его, нажать на паузу и сделать стоп-кадр. Пусть все так и кончится – не мраком или чем-то другим, просто он навсегда останется в этом мгновении. Память, застывшая в янтаре, в стекле, во времени.

Но Адди все еще продолжает говорить.

– Ты обещал меня выслушать! Обещал, что все запишешь.

Генри ничего не понимает – дневники лежат на полке. Он записал ее историю, каждое слово.

– Я так и сделал.

Но она качает головой.

– Генри, я ведь еще не рассказала, чем все закончится.

1 сентября 2014

Нью-Йорк, за три ночи до конца

Некоторые решения принимаются мгновенно. Другие – со временем.

После долгих лет мечтаний девушка заключает сделку с тьмой.

В парня она влюбляется мгновенно и решает его освободить.

Когда именно она принимает это решение, Адди не знает.

Возможно, в ту ночь, когда Люк вернулся в их жизнь. Или в тот вечер, когда Генри написал ее имя.

Или в тот день, когда он сказал: «Я тебя помню».

Точно Адди не знает, да это и неважно.

Важно то, что за три ночи до конца Адди потихоньку выбирается из постели. Генри ворочается во сне, слышит, как она крадется по коридору, но к тому времени, как Адди надевает туфли и ускользает из дома, уже снова спит.

На часах почти два – не то слишком поздно, не то слишком рано, и даже Бруклин дремлет, когда Адди торопится в «Негоциант». До закрытия еще час, толпа схлынула, осталось лишь несколько посетителей, твердо решивших надраться.

Она садится за барную стойку и заказывает текилу. Адди не большая любительница крепких напитков, но все же опрокидывает стопку. В груди разливается тепло. Адди лезет в карман и нащупывает кольцо.

Пальцы сжимают деревянный ободок. Достав его, она ставит кольцо вертикально на стойку. Но у него нет ни орла, ни решки, нельзя решить – да или нет, она уже сделала выбор, и другого не существует.

«Когда оно упадет, – думает Адди, – я его надену».

Кольцо начинает падать – кружится и раскачивается, но тут поверх него ложится рука, прижимая украшение к стойке.

Гладкая и сильная рука, с длинными пальцами – в точности такими, какими их Адди когда-то нарисовала.