Виктория Шваб - Незримая жизнь Адди Ларю

Но в тот день стояло дождливое рассветное утро, из окон струился серый свет, а сегодня солнце настолько яркое, что Генри не понимает, как они умудрились проспать.

Он перекатывается, чтобы разбудить ее. Но другая сторона кровати пуста. Генри проводит рукой по простыням, но те холодные и не смятые.

– Адди? – зовет он, поднимаясь на ноги.

Ищет по всей квартире, проверяет кухню, ванную, пожарный выход, хоть знает – знает, точно знает, – что ее здесь нет.

– Адди?

И сразу вспоминает все.

Это был вовсе не сон, никакого сна не было, лишь вечер накануне. Последний вечер его жизни.

Запах влажного бетона на крыше, последний шаг стрелки часов, когда та указала на двенадцать. То, как Адди улыбнулась, посмотрела на него и заставила пообещать ее помнить.

И вот он здесь, а Адди нет, и никаких следов не осталось, кроме воспоминаний и…

Записных книжек.

Генри быстро вскакивает и подходит к узкому стеллажу, где их хранит: красную, синюю, серебристую, черную, белую, зеленую. Всего шесть, и все они на месте. Он снимает дневники с полки, раскладывает на кровати, и вдруг откуда-то вываливаются полароидные снимки.

Те, что он сделал вместе с Адди: на одних размыто лицо, на других она стоит спиной к камере, на третьих – призраком скользит в кадре. Генри долго их рассматривает в нелепом убеждении, что, если как следует прищуриться, получится ее разглядеть. Но сколько бы он ни таращился, на снимках только силуэты и тени. Лишь на одном можно различить семь веснушек, и то они еле видны – непонятно, веснушки ли это или игры памяти, которая подставляет пятнышки на нужное место.

Генри убирает фотографии в сторону и тянется к первому дневнику, но вдруг останавливается. Внезапно ему кажется, что если он откроет записную книжку, то обнаружит лишь чистые страницы – чернила исчезли, как каждый след, что Адди пыталась оставить.

Но взглянуть нужно. Генри открывает дневник – и вот они, ее истории. Страница за страницей исписаны его косым почерком, защищены от проклятия, ведь слова принадлежат ему, хотя история – ей.

Она хочет свободы.

В Роже нет ничего плохого.

Она просто хочет пожить до того, как сгинет.

Годы спустя Адди научится понимать язык его глаз.

Она пробирается наружу, уцепившись за костлявую спину мертвеца.

Первый раз. Вот как это должно быть.

Он отводит глаза и сует ей в ладонь три медяка.

Могилу отца она находит быстро.

Генри берет следующий дневник.

Париж охвачен огнем.

Мрак снова становится непроглядным.

Еще один …

Над стойкой парит ангел.

Генри долго-долго сидит на краю кровати, переворачивая страницы, перечитывая истории, а закончив, закрывает глаза и опускает голову на руки. Он сидит неподвижно среди открытых дневников.

Потому что его любимая ушла, а Генри все еще здесь.

И он помнит все.

13 марта 2015

Нью-Йорк

– Генри Сэмюэль Штраус, это полная хрень! – Беа возмущенно бросает последнюю страницу на журнальный столик, вспугнув кота. Тот переползает на стопку книг по соседству. – Нельзя взять и вот так закончить!

Она, словно пряча от него, прижимает рукопись к груди титульным листом наружу.

«Незримая жизнь Адди Ларю».

– Что с ней случилось дальше? Она правда ушла с Люком? После всего?

– Думаю, да, – пожимает плечами Генри.

– Думаешь?!

По правде говоря, он не знает.

Последние шесть месяцев Генри переписывал истории из дневников, собирая их в черновик. И каждую ночь, когда руки сводило судорогой, а голова раскалывалась от бесконечного сидения за компьютером, он падал в кровать (которая больше не пахнет ею) и размышлял о том, как все закончится.

Если закончится.

Генри написал множество разных концовок: в одних Адди была счастлива, в других – нет, были и такие, где они с Люком сходили с ума от любви друг к другу, и те, где мрак носился с ней, как дракон с сокровищем, но все эти эпизоды принадлежали ему, а не Адди. Все, что бы он ни написал после последних секунд последнего поцелуя, – выдумка.

Генри пытался.

Но существует другая реальность, о которой никто никогда не узнает.

Генри не знает, что случилось дальше с Адди, куда она отправилась и как у нее дела. Ему остается лишь надеяться. И он надеется, что она счастлива. Надеется, что ее все еще переполняют упрямые мечты и дерзкая радость. Надеется, что однажды они все же как-нибудь увидятся.

– Ты и правда собираешься убедить всех в этом дерьме? – возмущается Беа.

Генри поднимает взгляд.

Ему хочется сказать, что все это правда.

Что Беа и сама встречалась с Адди – все как он описал – и каждый раз говорила одно и то же. Хочется сказать, что они бы точно подружились. Что они вообще-то и подружились, вроде как «с одной встречи и на всю жизнь». Конечно, для Адди это было больше, чем она когда-либо имела.

Но Беа ни за что бы ему не поверила, поэтому для нее история Адди остается выдумкой.

– Тебе понравилось? – спрашивает он.

Беа расплывается в улыбке. В ее глазах больше нет ни тумана, ни блеска, но Генри никогда в жизни так не радовался правде.

– Это здорово, Генри, – говорит она. – По-настоящему здорово. – Беа постукивает по обложке: – Ты уж не забудь поблагодарить меня в послесловии.

– За что?

– Моя диссертация. Ты ведь помнишь? Я хотела написать ее о той девушке с портретов. Призрак в раме. Это она, правда?

Конечно это она.

Генри поглаживает рукопись. Та готова, и его одолевают грусть и облегчение. Он хотел бы поработать немного дольше, чтобы еще побыть с ней.

И все же Генри рад, что у него остались записи.

Ведь он уже начал забывать. Не потому, что попал под действие ее проклятия, образ Адди совершенно не стерся, просто, как это обычно происходит, подробности начали исчезать, постепенно растушевываться. Мозг забывает прошлое, чтобы дать место будущему.

Но Генри не хочет отпускать, изо всех сил пытается не отпустить.

Лежит по ночам в постели, закрывает глаза и старается вызвать в памяти ее лицо. Очертания рта, оттенок волос, вспоминает, как тень от прикроватной лампы падала на ее скулы, висок, подбородок. Звук ее смеха, голос, когда она почти засыпала.

Конечно, эти детали не так важны, как те, что изложены в дневниках, но Генри невыносима мысль с ними расстаться.

Вера в чем-то похожа на гравитацию. Если достаточно много людей во что-то верят, это становится реальным, как земля под ногами. Но когда ты один цепляешься за идею, за воспоминание, за девушку, ее трудно удержать – в любой миг она может растаять.

– Всегда знала, что ты должен стать писателем! – восклицает Беа. – У тебя были все задатки, просто ты до последнего их отрицал.