Виктория Шваб - Незримая жизнь Адди Ларю

Она крушит все, что попадается под руку, смотрит, как вещи бьются и, словно насмехаясь, обретают прежнюю форму, будто опять готовы повторить все сначала.

И тогда Адди кричит.

Внутри разгорается гнев, горячий и жаркий, гнев на Люка и на себя, но вскоре он сменяется страхом, тоской и даже ужасом – ведь ей предстоит пережить еще один год в одиночестве, не слыша собственного имени, не видя своего отражения в чужих глазах, без единственной передышки от проклятия. Год, пять или десять лет…

И тогда Адди понимает, насколько ей необходимо было его присутствие, потому что без него она проиграла.

Все пошло прахом; Адди падает на пол.

Долгие годы спустя она увидит море и волны, что разбиваются о выщербленные белые скалы, и вспомнит слова Люка:

Даже камни рассыпаются в прах.

Засыпает Адди лишь после рассвета, но сон ее прерывист и полон кошмаров. Просыпается она, когда солнце уже встало над Парижем, но заставить себя подняться не может. Она дремлет весь день и половину следующей ночи, а очнувшись, понимает, что рана внутри заросла, как сломанная кость, и покрылась коркой.

«Довольно», – говорит она себе, вставая.

«С меня довольно», – твердит Адди, набрасываясь на зачерствевший хлеб и сыр, подтаявший от жары.

Довольно!

Придут и другие темные ночи, другие безотрадные рассветы. Всякий раз с приближением годовщины, когда дни будут становиться длиннее, мужество Адди будет немного ослабевать. Предательская надежда просочится как сквозняк. Но печаль сменяет упрямая злость, и Адди решает дать ей разгореться, укрыть и лелеять пламя – пусть станет таким сильным, что с одного раза и не задуешь.

13 марта 2014

Нью-Йорк

В темноте Генри Штраус возвращается домой.

«Адди», – повторяет он, перекатывая во рту ее имя.

Адди, которая смотрела на него и видела парня с темными волосами, добрыми глазами и открытым лицом.

Только его и больше ничего.

Налетает холодный порыв ветра, и Генри плотнее кутается в пальто, поднимая глаза к беззвездному небу.

Он улыбается.

Набросок салона без названия.

Бернар Родель, приблизительно 1751–1753 гг.

Чернила, пергамент.

Предоставлено выставкой «Парижский салон» Британской библиотеки.

Изображение знаменитого салона мадам Жофрен, посетители заняты беседой и отдыхом. Среди группы мужчин выделяются несколько узнаваемых персонажей: Руссо, Вольтер, Дидро, однако наибольший интерес представляют три дамы, кружащие по комнате. Одна из них явно сама мадам Жофрен, считается, что другая – Сюзанна Неккер, однако третья – изящная женщина, чье лицо усыпано веснушками, – остается загадкой.

Вдобавок ко вкладу в «Энциклопедию» Дидро, Родель был заядлым рисовальщиком и, похоже, нередко практиковался на приемах в салоне мадам Жоффрен. Женщина с веснушками изображена на нескольких его набросках, однако имя ее так и осталось неназванным.

Оценочная стоимость: неизвестно.

29 июля 1724

Париж, Франция

Свобода – это брюки и сюртук на пуговицах.

Мужская сорочка и треуголка. Если б она только знала!

Мрак утверждал, что даровал ей свободу, но на самом деле для женщин в мире, где они затянуты в свои одежды и заперты в домах, свободы не существует. Мир принадлежит мужчинам, лишь им позволено беспрепятственно разгуливать повсюду.

Адди неторопливо вышагивает по улице, повесив на руку ворованную корзину. В проеме двери старуха выбивает половик, на ступеньках кафе сидят чернорабочие, но никто не моргнет и глазом – потому что они не видят в Адди женщину, которая прогуливается в одиночку. Они видят праздно слоняющегося на исходе дня юношу. Никто не думает, насколько странная и скандальная эта прогулка, никто вообще ее не замечает.

По сути, Адди когда-то могла сберечь свою душу и просто попросить мужскую одежду.

Без визитов мрака прошло четыре года. Четыре года, и на заре каждого Адди клялась больше не ждать его, однако ни разу не сдержала обещания. Как бы ни старалась, с приближением годовщины Адди становится похожа на туго заведенные часы, пружина которых не раскручивается до рассвета последнего дня. И даже тогда она лишь постепенно расслабляется, почти не испытывая облегчения, потому что знает – все начнется вновь.

Четыре года.

Четыре зимы, четыре лета, четыре ночи без него. В остальные она предоставлена сама себе и может тратить их по своему разумению, но как бы ни старалась Адди забыться в эти ночи, они принадлежат Люку, даже если его самого нет.

И все же она не считает их потерянными, не приносит в жертву, будто они уже отданы мраку.

Проходя мимо кучки мужчин, Адди приветственно приподнимает треуголку, пользуясь случаем, чтобы натянуть шляпу пониже на лоб. Вечер еще не наступил, и в свете ясного летнего дня она старается держаться подальше от людей, поскольку знает – от пристального взгляда обман не скроешь. Стоило подождать еще час, и завеса сумерек ее бы спрятала, но, по правде говоря, Адди не в силах была выносить тишину и тиканье часов, отсчитывающих секунды.

Только не сегодня.

Сегодня она решила отпраздновать свободу. Взобраться по белокаменным ступенькам базилики Сакре-Кер, усесться на вершине лестницы и устроить пикник.

На руке висит корзина, полная еды. Со временем пальцы Адди стали ловкими и быстрыми, и последние несколько дней она старательно собирала угощение: буханку хлеба, ломоть вяленого мяса, кусок сыра и даже небольшую склянку меда величиной с ладонь.

Меда Адди не пробовала с самого Вийона. Отец Изабель держал ульи и продавал янтарный сироп на рынке, разрешая девочкам обсасывать соты, пока пальцы их не слипались от сладости. Адди поднимает добычу навстречу лучам заходящего солнца, и те превращают лакомство в золото.

Молодой повеса появляется прямо из ниоткуда. Задевает плечом руку Адди, и бесценная банка выскальзывает, разбиваясь о мостовую. Сначала Адди кажется, что на нее напали или решили ограбить, но незнакомец уже рассыпается в извинениях.

– Идиот, – шипит она, переводя взгляд от золотистого сиропа, сверкающего обломками стекла, на мужчину, что стал причиной несчастья.

Он молод, светел лицом и красив. У него высокие скулы и волосы цвета меда, в точности как тот, что растекся по земле.

Однако незнакомец не один. Вскоре, хохоча и улюлюкая, появляются дружки парня. У них счастливый вид, как у всех, кто начал кутить еще в полдень. Но юноша, что толкнул ее, заливается краской и явно смущается.