Виктория Шваб - Незримая жизнь Адди Ларю

Но потом Генри бросает на нее взгляд и расплывается в улыбке, морок исчезает, словно это была лишь игра света, и Адди гадает: кто он, откуда, как так получилось… Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой, но в эту минуту Адди просто рада, что Генри здесь.

Адди закрывает глаза, отдаваясь ритму музыки, – и вот она уже в Берлине, Мехико, Мадриде, и вот она снова здесь, сейчас, с ним.

Они танцуют, пока не начинают болеть ноги.

Пока кожа не становится влажной от пота, а воздух таким густым, что невозможно дышать.

Пока в ритме не наступает затишье и между ними искрой не вспыхивает безмолвный разговор.

Пока Генри не тянет ее обратно к бару, к выходу из туннеля, туда, откуда они пришли, но поток в этом месте движется лишь в одну сторону, через лестницу и железную дверь можно только войти. Адди кивает в совершенно противоположном направлении, на темную арку в стене возле сцены и ведет Генри к узкой лестнице. С каждой ступенькой наверх музыка затихает, оставляя после себя лишь белый шум, гудящий в ушах.

Наконец они выбираются в прохладу мартовской ночи, с облегчением наполняя легкие свежим воздухом.

И первый ясный звук, что слышит Адди, это смех.

Генри с сияющими глазами поворачивается к ней, щеки его горят румянцем. Он пьян не столько от водки, сколько от энергии «Четвертого рельса», и когда начинается буря, он все еще смеется.

Гремит гром, и секундой позже с неба обрушивается вода. Не мелкая морось и не редкие предупреждающие капли, что могли бы вскоре превратиться в монтонный дождь, а внезапный ливень. Тот, который падает стеной и за считаные секунды делает тебя мокрым насквозь.

От резкого холода Адди задыхается. Ближайший навес всего в десяти футах, но ни один из них не стремится там укрыться. Адди улыбается дождю, подставляя кожу его поцелуям.

Генри бросает на нее взгляд, и Адди смотрит в ответ. Он раскидывает руки, будто приветствуя бурю. Грудь его порывисто вздымается. Вода льется по черным ресницам, стекает по лицу, смывая с одежды запах клуба, и Адди внезапно понимает: несмотря на минутное сходство, Люк никогда не выглядел таким.

Юным.

Настоящим.

Живым.

Она притягивает Генри к себе и наслаждается тяжестью его теплого тела, укрывающего ее от холода. Запускает пальцы ему в волосы и впервые отводит пряди назад, обнажая резкие линии лица, голодные впадины под скулами, глаза оттенка яркой зелени, какими Адди их еще не видела.

– Адди, – выдыхает он, и от этого имени у нее по коже мчатся искры.

Генри целует ее, и у его поцелуя вкус соли и лета.

Однако это слишком похоже на точку, но Адди не готова закончить вечер, поэтому она целует его глубже, превращая точку в вопрос, в ответ.

И тогда они бегут – но не в укрытие, а к поезду.

Затем, спотыкаясь, в прилипшей к коже мокрой одежде вваливаются в квартиру Генри. Запутываются руками и ногами в коридоре, пытаясь оказаться ближе друг другу. Адди стягивает с Генри очки и бросает на кресло, сбрасывает куртку, что липнет к телу. И они снова целуются. Отчаянно, алчно, дико. Она пробегает пальцами по его ребрам, цепляется за джинсы.

– Ты уверена? – спрашивает Генри.

В ответ Адди притягивает его губы к своему рту, направляя его руку к пуговицам своей блузки, а сама нащупывает ремень Генри.

Он прижимает ее к стене и снова произносит ее имя. Молния пробегает по телу Адди, огонь пронзает самую суть и томлением опускается между ног.

И когда они ложатся на постель, то на миг – на краткий миг – Адди переносится в другое место, где над ней склоняется мрак и шепчет ее имя, касаясь дыханием обнаженной кожи.

Но для него она всегда была Аделин, только Аделин. Его Аделин, моя Аделин…

Но здесь и сейчас она наконец-то Адди.

– Скажи снова, – умоляет она.

– Что сказать? – бормочет Генри.

– Мое имя…

Генри улыбается.

– Адди, – шепчет он, уткнувшись ей в шею. – Адди… – оставляя цепочку поцелуев на горле, – Адди… – спускаясь на живот, – Адди… – смещаясь к бедрам.

Его рот накрывает жар, пылающий между ее ног. Адди запутывается пальцами в черных локонах Генри, выгибая спину от удовольствия. Время содрогается, выпадая из фокуса. Генри возвращается по следам собственных поцелуев и припадает к ее губам, и вскоре Адди оказывается сверху, прижимая его тело к кровати.

Нельзя сказать, что они идеально друг другу подходят. Генри не создан для нее так, как Люк, он куда лучше, ведь он настоящий. Настоящий, добрый, живой, и он ее помнит. Когда все кончено, Адди, задыхаясь, падает на постель рядом с ним. Пот ручьями стекает у нее по коже. Генри обнимает ее со спины, прижимая к своему телу, и Адди чувствует, как замедляется биение его сердца, снова становится мерным.

В комнате наступает тишина, лишь дождь равномерно стучит за окном, страсть отступает, наваливается дремота, и вскоре Генри уже спит.

Адди смотрит в потолок.

– Не забудь, – тихо произносит она свою полумольбу-полумолитву.

Объятия Генри становятся крепче, и он выныривает из дремы.

– Что не забыть? – бормочет, почти засыпая снова.

Дождавшись, пока его дыхание станет ровным, Адди шепчет в темноту:

– Меня.

29 июля 1724

Париж, Франция

Адди выбегает в ночь, размазывая по щекам слезы. Натягивает жакет, несмотря на летнюю жару, и одна идет через спящий город. Она не торопится в лачугу, что этим летом зовет своим домом, ей просто сложно усидеть на месте. Поэтому Адди идет.

И в какой-то момент она вдруг осознает, что шагает не в одиночку. Чем-то веет в воздухе, может, легким ветерком, несущим с собой запах деревенского леса, и вот он уже здесь, идет с ней в ногу. Элегантный призрак, его воротник и манжеты отделаны шелком по последней парижской моде.

Черные кудри, непокорные и свободные, развеваются у лица.

– Аделин, Аделин, – говорит он.

Голос его пронизан наслаждением, и Адди будто снова оказывается в постели, и Реми шепчет: «Анна, Анна», касаясь дыханием ее волос.

Четыре года мрак ее не посещал.

Четыре года Адди жила, едва дыша, и хотя она никогда бы не призналась в этом, увидеть его – все равно что воспарить в воздухе. Ужасное, вскрывающее грудину облегчение. Как бы ни ненавидела Адди этого призрака, этого бога и монстра в его украденном воплощении, он все еще единственный, кто ее помнит.

Но ненависть ее от этого не становится меньше. Можно сказать, даже усиливается.

– И где ты шлялся?

В глазах Люка звездным светом горит самодовольство.

– А что? Неужели ты по мне скучала?

Адди молчит, не доверяя себе.

– Ну же, – настаивает Люк, – ты же не думала, что будет легко.

– Четыре года прошло! – восклицает Адди и морщится – слишком явно в ее голосе звучит гнев, выдавая отчаянное желание видеться с ним.