Виктория Шваб - Незримая жизнь Адди Ларю

Мать говорит, что гордится.

– Чем? – недоумевает Генри, а она смеется, словно это самый нелепый вопрос в мире.

– Тобой.

Отсутствие осуждения будоражит, и у Генри начинается своего рода экзистенциальное головокружение.

Он рассказывает о встрече с деканом Мелроузом. Сейчас Дэвид заявит, что Генри недостаточно компетентен, а отец станет задавать коварные вопросы. Мать промолчит, а Мюриэль начнет во всеуслышание возмущаться, что Генри ушел оттуда по веским причинам, и если вернется обратно, к чему тогда все это было?

Но ничего подобного не происходит.

– Хорошо, – кивает отец.

– Им страшно повезет, если ты согласишься, – поддакивает мать.

– Ты бы стал отличным преподавателем, – поддерживает Дэвид.

Одна лишь Мюриэль не согласна:

– Тебе это не подходит.

Но в ее словах не порицание, а яростное желание защитить.

После ужина все расходятся по своим углам. Мать на кухню, отец и брат в кабинет, сестра на свежий воздух: посмотреть на звезды, почувствовать твердую почву под ногами. Обычно это означает накуриться.

Генри отправляется на кухню помочь матери с мытьем посуды.

– Я мою, ты вытираешь, – улыбается она, вручая ему полотенце.

Они дружно работают, а потом мать откашливается, прочищая горло.

– Жаль, что вы расстались с Табитой, – негромко говорит она, словно понимает, что эта тема под запретом. – Жаль, что ты зря потратил на нее столько времени.

– Не зря, – отвечает Генри, хотя в глубине души согласен.

Мать ополаскивает тарелку.

– Я просто хочу, чтобы ты был счастлив. Ты этого заслуживаешь. – Ее глаза сияют, и, возможно, это не странный иней, а просто материнские слезы. – Ты сильный, умный и талантливый.

– Ну не знаю, – вздыхает Генри, – мне кажется, я всех разочаровал.

– Не говори так, – с искренней обидой увещевает мать и обхватывает его щеку ладонью. – Я люблю тебя, Генри, таким, какой ты есть. – Она роняет руку на тарелку. – Я сама тут закончу. Поищи сестру.

Генри точно знает, где околачивается Мюриэль.

Он выходит на заднее крыльцо. Мюриэль раскачивается на качелях и курит косяк, устремив мечтательный взгляд на деревья. Она любит сидеть в такой позе, словно ждет, что ее будут снимать. Генри фотографировал сестру пару раз, но кадры вышли слишком холодными и скованными. Заставьте-ка Мюриэль Штраус изобразить естественность.

Доски слегка скрипят у него под ногами, и сестра улыбается, не поднимая глаз.

– Генри…

– С чего ты взяла, что это я? – удивляется он, устраиваясь рядом на качелях.

– У тебя самый легкий шаг, – объясняет она, передавая ему косяк.

Генри глубоко затягивается, задерживает дым в легких, и тот ударяет в голову. Мягкий, размытый гул. Они передают друг другу сигарету, наблюдая за родителями в окно. Вернее, за родителями и Дэвидом, который ходит за отцом по пятам, подражая ему.

– Жуть какая, – бормочет Мюриэль.

– И правда страшновато.

– Почему мы так редко зависаем вместе? – хихикает она.

– Ты очень занята, – говорит он. Лучше так, чем напоминать ей, что они вовсе не друзья.

Мюриэль прислоняется головой к его плечу.

– Для тебя у меня всегда найдется время.

Они молча курят, пока не заканчиваются сигарета. Мать зовет их в дом, пора приступать к десерту. Генри поднимается. Голова его приятно кружится.

– Мятную пастилку? – предлагает Мюриэль, протягивая ему жестянку.

Генри открывает ее. Внутри – горстка маленьких розовых таблеток. «Зонтиков». Генри вспоминает проливной дождь, незнакомца, который остался совершенно сухим, и закрывает крышку.

– Спасибо, не надо.

Они возвращаются в дом к десерту и еще час болтают обо всем и ни о чем, и все так мило, приятно до зубовного скрежета, никаких ехидных подколок, мелких ссор, пассивной агрессии, и Генри кажется, что он все еще под кайфом, будто вдохнул травки и не выдохнул, легкие болят, но он счастлив.

Генри ставит на стол недопитый кофе и поднимается:

– Мне пора.

– Оставайся, – предлагает мать, и впервые за десять лет ему хочется согласиться.

Интересно, каково это – проснуться в теплой, непринужденной семейной атмосфере, но вечер выдался слишком уж идеальным. Словно пытаешься удержаться на тонкой грани между «отличной тусней» и ночью в обнимку с унитазом. Как-то не хочется нарушать равновесие.

– Нужно возвращаться, – вздыхает он, – магазин открывается в десять.

– Ты так много работаешь…

Ничего подобного мать раньше не говорила. Однако говорит сейчас.

Дэвид хватает его за плечо, смотрит милосердно затуманенным взглядом:

– Я люблю тебя, Генри. Рад, что у тебя все хорошо.

Мюриэль обвивает руками его талию:

– Не пропадай.

Отец выходит за ним к машине. Генри протягивает ему руку, а он обнимает его и говорит:

– Я так горжусь тобой, сынок.

В глубине души Генри хочется спросить, чем именно, огрызнуться, проверить чары на прочность, заставить отца усомниться, но Генри не может на это пойти. Он прекрасно знает, что все это ненастоящее, по крайней мере не совсем реальное, но ему плевать.

Это все равно офигенно.

18 марта 2014

Нью-Йорк

Над Хай-Лайн звучит смех.

Парк разбит прямо на заброшенной надземной ветке железнодорожных путей и тянется вниз вдоль западной окраины Манхеттена от Тридцатой до Двадцатой улицы. Это очень милое место со скамейками, фургонами с едой, туннелями, извилистыми дорожками. Много зелени и отличные виды на город.

Сегодня все выглядит иначе.

Часть парка занял полный красок и света «АРТефакт» и превратил его в фантастическую игровую площадку. Трехмерную панораму чудес и игры воображения.

У входа активистка вручает посетителям цветные резинки на руку. На запястье пестрит радуга – каждый цвет открывает доступ в разные экспозиции выставки.

– Этот перенесет вас на Небо, – говорит девушка, будто они находятся в парке аттракционов, – этот приведет в Голос, а этот – унесет в Память.

Она смотрит на Генри и улыбается, глаза светятся голубым туманом. Пока он с Адди идет по вернисажу бесплатных выставок, художники поворачиваются ей вслед. Может, Генри и солнце, но она – сияющая комета, которая притягивает внимание как пылающие метеориты.

Парень лепит из сахарной ваты фигурки и раздает съедобные произведения искусства. Некоторые узнаваемой формы – вот собака, жираф, дракон; другие абстрактные – рассвет, мечта, ностальгия…

Для Генри они все на вкус как сахар. Адди целует его, и она тоже на вкус как сахар.

Зеленые браслеты дают им пропуск в «Память» – своеобразный трехмерный калейдоскоп из цветного стекла. С каждым шагом он поворачивается и меняется.

Они держатся друг за друга, пока тоннель бесконечно изгибается вокруг них, и хоть оба ничего не говорят, однако с радостью выбираются на волю.