Виктория Шваб - Незримая жизнь Адди Ларю

Беа забирает у него фотоаппарат.

– Почему ты так редко снимаешь? – спрашивает она. – У тебя здорово получается.

Генри пожимает плечами – вдруг это шутка.

– Может, в другой жизни, – вздыхает он, передавая друзьям пиво.

– Еще не поздно, ты же знаешь, – говорит Беа.

Вероятно, так и есть, но если начать сейчас, будут ли его фотографии воспринимать непредвзято? Или на каждом снимке отпечатается заветное желание Генри, и люди начнут в них видеть какую-то свою картинку, ту, что хотят увидеть, а не то, что он снял? Сможет ли Генри доверять их суждениям?

Начинается фильм, и Робби требует, чтобы погасили весь свет. Троица усаживается на диван. Робби заставляют поставить миску с попкорном на журнальный столик, чтобы он не отшвырнул ее в первый же пугающий момент. Теперь Генри не придется после ухода друзей подбирать по всему полу хлопья. Следующий час он таращится на экран, каждый раз при звуках тревожной музыки отводя глаза.

Мальчик катится по коридору на своем трехколесном велосипеде, и Беа бормочет: «Нет-нет-нет…» Робби подается вперед, навстречу ужасу, а Генри зарывается лицом ему в плечо.

Появляются близняшки, и Робби хватает Генри за ногу. Жуткая сцена заканчивается, наступает затишье в действии, но друг не убирает руку. И Генри кажется, будто разбитая чашка снова склеена, края осколков совпали идеально, и все равно что-то не так.

Взяв пустую миску из-под попкорна, Генри направляется на кухню.

Робби перебрасывает ногу через спинку дивана:

– Я помогу.

– Я справлюсь, – бросает Генри, заворачивая за угол. Он снимает пластиковую обертку, встряхивает пакет. – Уж поверь, сумею положить пакет в микроволновку и нажать кнопку.

– Ты всегда слишком долго возишься, – раздается голос Робби прямо позади Генри.

Положив попкорн внутрь СВЧ, Генри закрывает дверцу, нажимает кнопку и поворачивается.

– А ты вообразил себя блюстителем поря…

Закончить он не успевает – Робби накрывает губами его рот. Ошеломленный Генри втягивает воздух, но Робби не отодвигается. Он прижимает Генри к столешнице – бедра к бедрам, пальцы скользят по подбородку, поцелуй становится все глубже.

И это – это лучше, чем все предыдущие ночи.

Лучше, чем внимание сотен незнакомцев.

То, чем отличается отельная койка от домашней постели.

Робби прижимается к нему отвердевшим членом, и у Генри ноет в груди от желания. Было бы так легко снова ввязаться в это, вернуться к знакомому теплу его поцелуев, его телу, к простым отношениям или чему-то настоящему.

Но в том-то и проблема.

В их прошлых отношениях, которые у них были на самом деле, как и все в жизни Генри, они закончились. Рухнули.

В микроволновке начинают лопаться первые зерна, и Генри удается разорвать поцелуй.

– Я так долго этого ждал, – шепчет Робби. Его щеки покрылись румянцем, глаза горят. Однако взгляд неясный – в нем клубится туман, затеняя синеву.

Генри тяжело вздыхает, потирает глаза под очками.

Попкорн трещит и хлопает, Генри выталкивает Робби в коридор, подальше от Беа и звуков ужастика. Приняв это за приглашение, Робби снова придвигается к нему, но Генри останавливает его, выставив руку:

– Это ошибка.

– Нет. Я люблю тебя и всегда любил.

Звучит настолько искренне, что Генри приходится зажмуриться, чтобы сосредоточиться.

– Тогда почему бросил?

– Что? Не знаю. Ты тогда был другим, мы не подходили друг другу.

– В каком смысле? – не отстает Генри.

– Ты сам не знал, чего хочешь.

– Я хотел тебя. Хотел, чтобы ты был счастлив.

Робби качает головой.

– Понимаешь, дело не только во мне. Ты тоже должен быть кем-то. Должен знать, кто ты. Тогда ты не знал. – Робби улыбается. – А теперь знаешь.

Но в том-то и дело.

Генри по-прежнему не знает.

Не имеет ни малейшего представления, кто он такой, впрочем, как отныне и все остальные.

Он сбился с пути, но по этой дороге точно не пойдет.

До того, как начать встречаться, они с Робби были просто друзьями. И когда Робби разорвал отношения, вновь на долгие годы вернулись в прежнее русло. Генри любил его, а теперь все наоборот. Придется Робби искать выход или попытаться сдерживать свои чувства, как когда-то поступил Генри.

– Чего вы так долго возитесь? – возмущается Беа.

Из микроволновки пахнет гарью. Оттолкнув Робби, Генри нажимает кнопку и достает пакет.

Поздно.

Попкорн безнадежно испорчен.

14 ноября 2013

Нью-Йорк

Слава богу, в Бруклине полно кофеен.

В «Обжарку» Генри не заходил со времен Великого пожара – 2013, как (с чрезмерным восторгом) называл происшествие с Ванессой Робби.

Он встает в очередь и заказывает латте у очень приятного парня по имени Патрик. К счастью, тот традиционной ориентации. Пусть и смотрит на Генри мутными глазами, но видит в нем, похоже, только идеального клиента, дружелюбного и…

– Генри?

У него сводит живот. Генри знаком этот голос, высокий и нежный. Его имя из ее уст звучит так привычно. Он снова возвращается в тот вечер, когда как полный идиот опустился на колено и его отвергли.

Ты замечательный. Просто чудесный, только не…

Генри поворачивается. Перед ним – она.

– Табита.

Ее волосы немного отрасли, челка превратилась в длинную светлую прядь, локоны ниспадают вокруг лица. Табита стоит с непринужденной грацией танцовщицы.

Генри не виделся с ней с того самого раза. До этого дня ему как-то удавалось ее избегать. Избегать встречи. Генри хочется отодвинуться на как можно большее расстояние, вот только ноги не слушаются.

Табита тепло ему улыбается. Генри раньше любил эту улыбку, и каждый раз, как у него получалось заставить Табиту улыбнуться, он чувствовал себя победителем. Но сейчас она запросто награждает ею Генри, а карие глаза заволокло туманом.

– Мне тебя не хватает, – говорит Табита, – очень не хватает.

– И мне тебя тоже, – отзывается Генри, ведь это правда. Они два года провели вместе, а потом разошлись, и в жизни Генри на месте Табиты всегда будет зиять дыра. – У меня остались твои вещи, но потом случился пожар.

– О боже… – Табита взволнованно касается его руки. – Как ты? Никто не пострадал?

– Нет, нет, – качает головой Генри, вспоминая, как Ванесса стояла возле раковины. – Он был… небольшой.

От Табиты пахнет сиренью. Этот запах исчез с его простыней только через неделю, еще через одну – с диванных подушек и банных полотенец. Она тянется к нему, и было бы так легко поддаться этой гравитации, той же самой, что влекла к Робби, знакомому притяжению к человеку, которого любил, затем потерял, и вдруг он вернулся.

Но это все ненастоящее. Это нереально.

– Табита… – начинает Генри, – ты сказала, что все кончено.