Виктория Шваб - Незримая жизнь Адди Ларю

Снова ухают орудия, и Люк берет ее за руку.

– Идем отсюда, я даже собственных мыслей не слышу, – говорит он.

Быстро развернувшись на каблуках, Люк тянет ее за собой, но не вперед, а куда-то в сторону, в глубокую тень ближайшей стены. Адди вздрагивает, ожидая удара о камень, но тот поддается, и мир расступается. Адди не успевает набрать в грудь воздуха, как Париж исчезает. Впрочем, и Люк тоже.

Она погружается в абсолютную тьму.

Эта тьма не застывшая как смерть, не такая безжизненная и тихая. Слепая черная пустота жестока. Адди бьют птичьи крылья, ветер раздувает волосы. Звучат тысячи шепчущих голосов. Это ужас и падение, дикое животное чувство. Но едва у нее возникает мысль закричать, темнота вновь рассеивается, вокруг опять ночь, и Люк стоит рядом.

Адди шатается, упираясь в дверной проем. Ей дурно, в душе сосущая пустота и растерянность.

– Что это было? – спрашивает она, но Люк безмолвствует.

Он стоит чуть поодаль в нескольких футах, облокотившись на перила моста, и смотрит на реку.

Но это не Сена.

Никаких горящих баррикад и пушечного огня. Нет мятежников, которые поджидают ее с оружием в руках. Только чужая река под незнакомым мостом, вдоль берегов выстроились неизвестные здания, чьи крыши покрыты красной черепицей.

– Так-то лучше! – провозглашает Люк, поправляя манжеты.

Каким-то неведомым образом он успел сменить одежду. Воротник стал выше, покрой и отделка – более свободными, но на Адди все тот же сюртук не по размеру, который она подобрала на парижской улице.

Мимо, взявшись под руки, проходит пара. Из разговора Адди улавливает только непривычные интонации чужеземной речи.

– Где мы? – настойчиво спрашивает она.

Люк бросает взгляд через плечо и выдает такой же хаотичный набор слов, а затем повторяет по-французски.

– Во Флоренции.

Флоренция… Адди слышала о ней раньше, но толком ничего не знает, кроме того, что та не во Франции, а в Тоскане.

– Как ты это провернул? Ты что… Ах, забудь, пустое. Просто верни меня обратно.

Люк изумленно приподнимает бровь.

– Для человека, у которого нет ничего, кроме времени, ты вечно куда-то спешишь, Аделин. – С этими словами он поворачивается и уходит, и Адди остается лишь следовать за ним.

Она рассматривает новый необычный город. Повсюду причудливые формы и острые углы, купола и шпили, белокаменные стены и красная черепица на крышах. Краски Флоренции – из другой палитры, музыка – иной гармонии. От красоты замирает сердце, и на лице Люка расцветает улыбка, словно он чувствует, как наслаждается Адди.

– Неужели ты бы предпочла горящие улицы Парижа?

– Я полагала, ты любишь войну.

– Это не война, – резко бросает он, – всего лишь мелкие перестрелки.

Адди идет за ним в открытый дворик, уставленный каменными скамьями. Воздух напоен ароматом летних цветов. Люк шагает впереди, изображая джентльмена, который вышел на вечерний променад. Увидев прохожего с бутылкой вина под мышкой, он замедляет шаг. Манит к себе, и гуляка, точно пес, приближается к нему. Люк заговаривает с ним на том, другом языке – должно быть, флорентийском диалекте. Пусть Адди не знает слов, она слышит, каким манящим стал голос Люка, узнает прозрачный блеск, которым начинает мерцать воздух. Знаком ей и затуманенный взгляд итальянца. С безмятежной улыбкой тот протягивает вино Люку и рассеянно бредет прочь.

Люк опускается на скамейку и из ниоткуда достает два стакана. Адди не садится. Она стоит и наблюдает, как мрак откупоривает бутылку и наливает вино.

– С чего ты взяла, что я люблю войну?

Впервые он задает ей честный вопрос, не старается подловить, что-то потребовать или принудить.

– Разве ты не бог хаоса?

– Я бог обещаний, Аделин, – кривится Люк. – В войнах их сложно сдержать. – Он подает ей стакан, но Адди не берет его. Тогда Люк сам ей салютует: – За долгую жизнь!

Не в силах удержаться, Адди озадаченно качает головой.

– Не понимаю. Порой тебе нравится заставлять меня страдать, понуждая сдаться. Но иногда кажется, что ты пытаешься облегчить мне жизнь. Выбрал бы уж что-то одно.

По лицу Люка скользит тень.

– Уж поверь, дорогая, от страданий ты не избавишься.

Адди пронзает легкая дрожь, когда он подносит бокал к губам.

– Просто я хочу сломить тебя сам.

Адди оглядывается на усаженный деревьями двор, освещенный фонарями. На красной черепице крыш сияет лунный свет.

– Что ж, придется тебе как следует постараться… – Но, снова посмотрев на каменную скамью, она замолкает. – Вот черт! – бормочет Адди, глядя на пустой двор.

Потому что Люк, разумеется, уже исчез.

6 апреля 2014

Нью-Йорк

– И что, он просто бросил тебя там? – ужасается Генри.

Адди крутит в пальцах ломтик картошки фри.

– Мог бросить и в каком-нибудь месте похуже.

Они сидят за высоким столом в так называемом пабе – то есть баре, который зовется пабом за пределами Британии, – и делят на двоих порцию рыбы с картошкой и пинту теплого пива.

Мимо проходит официант и улыбается Генри.

Две девушки направляются в уборную. Оказавшись рядом с Генри и попав в поле его притяжения, они таращатся на него, замедляют шаг, а потом идут дальше.

Из-за соседнего столика доносится бурный разговор: быстро и отрывисто говорят по-немецки. Адди улыбается.

– Что такое? – спрашивает Генри.

Она наклоняется ближе.

– Вон та пара… – Адди кивает в направлении соседнего столика, – ссорится. Кажется, парень переспал со своей секретаршей. И с ассистенткой, и с инструктором по пилатесу. Его подружка знала о первых двух, а о третьей нет. Она жутко злится: они ходят на пилатес в одну студию.

Генри изумленно смотрит на нее:

– Сколько языков ты выучила?

– Много, – отвечает Адди, но Генри желает знать точную цифру, поэтому она начинает загибать пальцы: – Французский, конечно же, и английский. Немецкий, итальянский, испанский, чешский, немного говорю на португальском, хотя не идеально.

– Из тебя бы вышла отличная шпионка!

Адди приподнимает бровь.

– А кто сказал, что я ею не была? – Тарелки опустели. Адди оглядывается и видит, что официант ушел на кухню. – Пойдем, – бормочет она, хватая Генри за руку.

– Но мы еще не заплатили, – хмурится тот.

– Знаю! – кивает Адди, спрыгивая со стула. – Но если мы уйдем сейчас, он решит, что просто забыл убрать приборы, а нас и не вспомнит.

Жизнь у Адди очень нелегка. Она так долго жила без корней, что не представляет, как их отрастить. Так привыкла терять вещи, что не знает, как их удержать.

Как обживаться в мире размером с тебя саму?

– Нет, это тебя он забудет. А меня будет помнить. Я-то не невидимка, Адди. Можно сказать, полная противоположность.

Невидимка. Слово больно царапает.