Виктория Шваб - Незримая жизнь Адди Ларю

Реми в парижском салоне.

Сэм, каждый раз предлагающая остаться.

Тоби Марш, исполняющий свою песню.

Для Адди единственный способ продолжать жить – это двигаться дальше. Они Орфеи, а она – Эвридика, и всякий раз, как они оборачиваются, она погибает.

– Адди? – Прямо позади нее стоит Генри. – Что случилось?

– Прости, – бормочет она, вытирая слезы. История эта слишком длинная и одновременно слишком короткая. – Я не могу вернуться, просто не могу.

Генри бросает взгляд через плечо. Должно быть, он заметил, как во время концерта с ее лица сбежали все краски.

– Ты его знаешь? Этого Тоби Марша?

Адди еще не рассказывала о нем Генри, так далеко они пока не добрались.

– Знаю, – говорит она, что не совсем правда, поскольку подразумевает нечто, принадлежащее прошлому, но как раз прошлое Адди недоступно.

Генри хмурится – наверное, подозревает подвох.

Он закидывает руки за голову.

– У тебя остались к нему чувства?

Адди хочет сказать правду: конечно, остались. Она никогда ни с кем не расставалась и не прощалась – ни точек, ни восклицаний, лишь целая жизнь многоточий. Когда другие пытаются начать сначала, они пробуют с чистого листа. Страницы Адди исписаны вдоль и поперек. Есть поговорка – «Разжечь старое пламя», но в случае Адди это не пламя, у нее полным-полно горящих свечей. Как их погасить? У Адди уже давно кончился воздух.

Но это не любовь.

Это не любовь, а именно она так волнует Генри.

– Нет, – говорит Адди. – Просто он… застал меня врасплох. Извини.

Генри взволнованно спрашивает, не вернуться ли ей домой, но Адди не знает, что он имеет в виду – ее одну или с ним вместе, и не слишком хочет выяснять, поэтому качает головой, и они снова идут в зал.

Внутри уже другое освещение, сцена пуста, в воздухе грохочет хаус – разогрев перед основным шоу. Робби и Беа болтают, тесно склонившись друг к другу, в точности так же они сидели, когда Адди вошла в первый раз. Подходя к столику, она улыбается изо всех сил.

– А вот и ты! – восклицает Робби.

– Куда ты сбежал? – спрашивает Беа и переводит взгляд на Адди. – Кто это с тобой?

Генри обнимает ее за талию.

– Ребята, это Адди.

Робби внимательно осматривает ее с головы до пят, но Беа лишь сияет улыбкой.

– Ну наконец-то, – радуется она. – Мы давно мечтали с тобой познакомиться!

29 июля 1872

По пути в Берлин, Германия

Поезд мчится по немецкой глубинке; на столике негромко позвякивают бокалы, Адди пьет кофе в вагоне-ресторане и глазеет в окно, поражаясь скорости, с которой мир проносится мимо.

Люди способны творить невиданные дела. Они жестоки, они развязывают войны, но также не чужды искусства и изобретений. Долгие годы Адди будет думать об этом снова и снова, глядя, как падают бомбы, рушатся здания, террор охватывает целые страны. Но эти мысли не оставят ее и тогда, когда на пленке запишут первое изображение, поднимутся в воздух самолеты, кино станет из черно-белого цветным.

Адди удивляется.

Она всегда будет удивляться.

Глубоко погрузившись в раздумья, она не слышит проводника, пока тот не подходит прямо к ней.

– Фройляйн, – говорит он, осторожно касаясь ее плеча, – ваш билет, пожалуйста.

– Конечно, – улыбается Адди и делает вид, будто роется в сумочке. – Извините, должно быть, я забыла его в купе.

Этот танец они танцуют не первый раз, однако впервые проводник следует за ней неотступной тенью в купе, которого у нее нет, за билетом, который Адди так и не купила.

Она ускоряет шаг, надеясь захлопнуть за собой дверь, чтобы прилипчивый тип остался позади, но тщетно, кондуктор идет за ней по пятам. Адди останавливается у какого-то купе, конечно же ей не принадлежащего, и надеется, что оно хотя бы пустое.

Ей не везет.

Когда Адди тянется к ручке, та ускользает и поддается. За дверью открывается темное помещение, откуда появляется элегантный господин, чьи черные кудри будто чернилами нарисованы на висках.

Адди затапливает облегчение.

– Герр Вальд! – Кондуктор сразу выпрямляется, словно мужчина за дверью по меньшей мере герцог, а не сгусток мрака.

Люк расплывается в улыбке.

– Вот и ты, Аделин. Моя беглянка-женушка, – лукаво улыбаясь, говорит он мягким и сочным, точно летний мед, голосом, а затем переводит взгляд зеленых глаз на кондуктора: – А вас что снова сюда привело?

Адди выдавливает сладкую до приторности улыбку.

– Любовь моя, я забыла билет.

Издав смешок, Люк достает из кармана кусочек бумаги и притягивает Адди к себе.

– Какая ты забывчивая, милая.

В глубине души Адди вся ощетинивается, но держит язык за зубами, крепче прижимаясь к нему.

Кондуктор разглядывает бумажку, желает им доброго вечера и откланивается. Адди сразу же отшатывается от Люка.

– Дорогая моя Аделин, – цокает языком он. – Ты ужасно относишься к мужу.

– Я не твоя! И обошлась бы без твоей помощи.

– Разумеется, – сухо соглашается Люк. – Идем, не стоит устраивать сцену в коридоре.

Он затаскивает ее в купе, или ей так кажется, но вместо привычного уютного помещения она вдруг оказывается в темноте, бескрайней и глубокой. Сердце Адди пропускает удар и резко падает, когда они возвращаются в ничто, пустое пространство между мирами. Адди знает – она никогда до конца не сумеет осмыслить природу мрака. Потому что сейчас до нее наконец доходит, что это за место.

Это он.

Таков его истинный образ – безбрежная и дикая ночь, мрак, полный обещаний и жестокости, страха и свободы.

И когда тьма вновь обретает форму, они уже не в немецком поезде, а на центральной улице города. Адди еще не знает, что это Мюнхен.

Ей следовало бы злиться на перемену курса, внезапное похищение, но после короткого замешательства Адди овладевает любопытство. Ее захлестывает какое-то необычное ощущение. Предвкушение приключений.

Сердце ускоряет бег, но Адди не хочет показывать Люку, как изумлена. Хотя подозревает, что он все равно в курсе. Слишком радостно блестят его глаза, окрасившиеся в более темный оттенок зелени.

Адди и Люк стоят на ступеньках оперного театра. Ее дорожное платье исчезло, вместо него появился более красивый наряд. Адди гадает, настоящий ли он, как, собственно, и все остальное, или же это просто дурман, навеянный дымом и тенью. У Люка на шее серый шарф, зеленые глаза игриво посматривают из-под полей шелкового цилиндра.

Повсюду суматоха, дамы и господа поднимаются по ступеням, чтобы посмотреть представление. Позже Адди выяснит, что это был Вагнер, «Тристан и Изольда», а пока эти слова для нее не имеют значения. Она не знает, что это пик карьеры композитора, а опера стала венцом его творчества. Адди упивается сладким предвкушением, что словно разлито в воздухе; через вестибюль с мраморными колоннами и расписными арками они проходят в концертный зал, отделанный бархатом и золотом.