Виктория Шваб - Незримая жизнь Адди Ларю

Он как незнакомец, что она встретила той ночью. Дикая магия в обличье любовника.

Его очертания скрадывает тень, кожа цвета лунного света, оттенок глаз в точности как лесная зелень.

Неприрученное создание.

Но и Адди тоже.

– Устала? – с вызывающей улыбкой переспрашивает она. – Я только просыпаюсь.

Ей кажется, он вознегодует, превратится в мрачную тень с клыками, но в глазах Люка нет и следа желтых крапинок. Они окрасились новым, пылающим оттенком зеленого. Позже, годы спустя, она поймет, что означает этот цвет, – веселье. Сегодня она видит лишь его проблеск.

Люк легко касается губами ее щеки.

– Даже камни рассыпаются в прах, – шепчет он и исчезает.

13 июня 2014

Нью-Йорк

Парень и девушка идут держась за руки.

Они направляются в «Трикотажную Фабрику», и, как большинство мест в Уильямсбурге, она совсем не то, чем кажется: не магазин народных ремесел и не ткацкая фабрика, а концертная площадка на северной окраине Бруклина.

Сегодня день рождения Генри.

Он спросил, когда родилась Адди, и, выяснив, что день рождения был в марте, огорчился.

– Жаль, что я все пропустил.

– Самое лучшее в днях рождениях то, что они случаются каждый год, – утешила Адди, прижимаясь к нему.

Она тогда немного посмеялась, а глядя на нее, и он тоже, но в голосе Генри осталась какая-то грусть, и Адди решила, что это просто от рассеянности.

Друзья Генри заняли столик у сцены и водрузили на него небольшие подарочные коробки.

– Генри! – кричит Робби. Пару бутылок он уже опустошил.

– Наше сладкое летнее дитя! Буквально, – смеется Беа, ероша Генри волосы.

Затем они переводят взгляд на Адди.

– Всем привет! – улыбается Генри. – Это Адди.

– Ну наконец-то! – восклицает Беа. – Ужасно хотелось с тобой познакомиться.

Разумеется, они уже знакомы. Друзья постоянно просят Генри познакомить их с его новой девушкой. Все время упрекают, что он ее прячет. Адди пила с ними пиво в «Негоцианте», приходила в гости к Беа на ночь фильмов, встречалась в галереях и парках. Беа каждый раз говорит о дежавю, потом о художественных направлениях, а Робби дуется, несмотря на попытки Адди его задобрить.

Кажется, Генри это беспокоит больше нее. Наверное, он думает, что Адди все равно, но правда в том, что у нее нет сил возмущаться. Бесконечный цикл «привет – кто это – приятно познакомиться – привет» действует на нее как речная вода на камень – медленно, но неизбежно подтачивает. Адди просто научилась с этим жить.

– Слушай, – говорит Беа, внимательно ее разглядывая, – ты мне кого-то напоминаешь.

Робби поднимается, чтобы принести еще выпивку. При мысли, что придется начать все заново, у Адди замирает сердце, но Генри встает и перехватывает руку друга:

– Я сам схожу.

– Именинник не платит! – протестует Беа, но Генри только отмахивается и начинает пробираться сквозь толпу.

Адди остается наедине с его друзьями.

– Я так рада, что познакомилась с вами обоими, – говорит она. – Генри то и дело о вас рассказывает.

Робби с подозрением прищуривается.

Адди чувствует, как между ними снова вырастает стена, но она уже имеет представление о характере Робби, поэтому продолжает:

– Ты же актер? Я бы с удовольствием сходила на твое шоу. Генри говорит, ты потрясающий.

Но тут вмешивается Беа:

– Генри выглядит счастливым. По-настоящему счастливым.

– Так и есть! – подтверждает Генри, ставя пиво на стол.

– За двадцать девять! – провозглашает Беа, поднимая бокал.

Они принимаются спорить о достоинствах возраста и приходят к общему мнению, что двадцать девять – довольно бессмысленная годовщина, чуть меньше весьма значительных тридцати.

Беа обнимает Генри за шею.

– Но в следующем году ты официально станешь взрослым!

– А я-то думал, это происходит в восемнадцать, – смеется он.

– Да не смеши меня. В восемнадцать разрешено голосовать, в двадцать один – пить, а в тридцать ты уже можешь принимать решения.

– Теперь-то ты куда ближе к кризису среднего возраста, чем в двадцать пять, – дразнит его Робби.

Включается, чуть попискивая, микрофон. Ведущий объявляет о начале разогрева.

– Итак, на сцене восходящая звезда! Уверен, вы слышали это имя, а если нет, вскоре услышите. Встречайте Тоби Марша!

У Адди замирает сердце.

Толпа кричит, приветствуя певца, Робби свистит, и на сцене появляется Тоби: все тот же красивый застенчивый юноша. Но он поднимает подбородок повыше и с гордой улыбкой машет публике. Словно из пробного наброска стал законченной работой.

Тоби садится за фортепиано и начинает играть. С первых же нот Адди окутывает тоска. А затем он принимается петь.

– Каждую ночь ты приходишь ко мне…

Время ускользает, и Адди снова сидит на банкетке в его гостиной, на подоконнике исходит паром чай, а ее пальцы рассеянно перебирают ноты.

– Это так просто – тебя любить…

Она в его постели, и сильные руки Тоби играют мелодию на ее коже. Вспомнив об этом, Адди краснеет, а Тоби поет дальше:

– Пусть мы встречаемся только во сне,

Слишком боюсь я тебя забыть…

Слов она ему не подсказывала, он сам их подобрал. Голос Тоби звучит чище, сильнее, более уверенно. Нужно было просто найти ту самую песню.

Что-то заставляет толпу податься вперед и вслушаться. Адди накрепко зажмуривается, в ее голове тесно переплелись прошлое и будущее.

Все те вечера в «Эллоуэй», когда она наблюдала за его игрой.

Когда он подходил к ней в баре и улыбался.

Все их «первые разы», которые для нее были вовсе не первыми.

Палимпсест, что просачивается на поверхность.

Тоби поднимает взгляд от инструмента. Разумеется, в таком огромном зале он никак не может ее увидеть, но Адди уверена, что Тоби смотрит на нее. Помещение вдруг словно плывет, и она не знает, в чем дело – в слишком быстро выпитом пиве или головокружении от воспоминаний, но когда песня заканчивается и публика награждает Тоби теплыми аплодисментами, Адди вскакивает и мчится к двери.

– Адди, стой, – окликает ее Генри, но она не может ждать, хотя знает, что последует за ее уходом – Робби и Беа опять все забудут, и им с Генри придется начинать заново. Однако в эту секунду ей наплевать.

Она не в силах сделать и вдоха.

Двери распахиваются в ночь, Адди хватает ртом воздух, нагнетая кислород в легкие.

Казалось, песня должна была ей понравиться.

В конце концов, Адди любит навещать свои произведения искусства. Однако это были лишь обрывки, вырванные из контекста. Статуэтки птиц на деревянном постаменте, картины за ограждением в музеях. Экспонаты в стеклянных коробках под стеклом, оберегающим настоящее от прошлого. Но все меняется, когда стекло разбивается.

Это ее мать в проеме двери, высохшая до костей.