Виктория Шваб - Незримая жизнь Адди Ларю

Адди только смеется.

– В детстве я представляла себе старых богов как великих бессмертных, которые выше мелких забот, что тревожат их паству. Думала, вы больше, чем люди. Но все совсем не так. Вы столь же легкомысленны и нетерпеливы, как презираемые вами человечишки, – выдыхает она. Люк стискивает ее сильнее, но Адди не дрожит и не съеживается, отважно выдерживает его взгляд. – Не так уж мы и отличаемся, верно?

И гнев Люка вдруг остывает, только зелень глаз наливается чернотой.

– Говоришь, хорошо меня знаешь? Давай-ка проверим…

Опустив ее плечо, он хватает Адди за руку. Слишком поздно она понимает, что Люк задумал.

Прошло сорок лет с тех пор, как он протащил ее сквозь тьму, но Адди не забыла те чувства – первобытный страх, шальную надежду и безрассудную свободу, что дают двери, распахнутые в ночь.

Та не имеет границ…

Но вот уже все кончено. Адди стоит на четвереньках на деревянном полу, руки и ноги дрожат от непривычного путешествия.

В комнате пустая разоренная постель, занавески широко раздвинуты, пол сплошь устлан нотными листами. В воздухе царит затхлый болезненный дух.

– Какая потеря, – бормочет Люк.

Адди, пошатываясь, поднимается на ноги.

– Где мы?

– Ты приняла меня за жалкого смертного, – отвечает Люк. – Одинокого, павшего духом человека, который нуждается в чьем-то обществе. Ты ошиблась.

Вдруг она замечает в комнате какое-то движение и понимает: они не одни. На банкетке для фортепиано, привалившись спиной к клавишам, корчится призрак старика с седыми волосами и безумными глазами.

Он умоляет Люка на немецком.

– Рано, – бормочет старик, прижимая пачку нот к груди. – Мне нужно еще немного времени…

Он говорит странно, слишком громко, будто не слышит. Но Люк отвечает ему суровым ровным тоном, низким гудящим голосом, который не только слышишь, но и ощущаешь всем телом.

– Увы, времени всегда недостаточно. Порой не хватает десятка лет, порой – мгновения. Но жизнь всегда кончается слишком быстро.

– Пожалуйста, – умоляет старик, опускаясь перед мраком на четвереньки.

Адди содрогается, увидев эту картину. Она знает, что мольбы не помогут.

– Заключи со мной еще одну сделку…

Люк рывком поднимает старика на ноги.

– Время для сделок прошло, герр Бетховен. Говорите же, я жду.

– Нет, – трясет головой старик.

Адди не видит глаза Люка, но понимает, что его настроение изменилось.

В воздухе поднимаются завихрения, ветер и еще кое-что посильнее…

– Отдай свою душу, – велит Люк, – или я заберу ее силой.

– Нет! – надрывно кричит старик. – Изыди, дьявол, изыди и…

Больше ему ничего не удается произнести – Люк раскрывается.

По-другому это и не назовешь. Черные волосы разлетаются по воздуху, извиваясь, как червяки, кожа идет рябью и трескается. То, что выплескивается изнутри, – уже не человек. Это монстр. Бог. Сама ночь и что-то еще, чего Адди никогда в жизни не видела, и ей невыносимо на него смотреть. Что-то старше самой тьмы.

– Сдайся!

Его голос тоже больше не принадлежит человеку, это свист веток на ветру, летняя буря, низкий волчий рык и внезапно осыпающиеся под ногами камни.

– На помощь! – всхлипывает старик, но тщетно.

Даже если в доме еще кто-то есть, он не услышит.

Чудовище погружает руку несчастному в грудь.

Старик, весь бледный и серый, шатается, а мрак срывает его душу как плод. Та с треском отделяется от тела, и сочинитель кучей валится вниз. Но Адди не отводит глаз от дрожащего и неровного пучка света на ладони Люка. Рассмотреть вьющиеся на поверхности цветные ленты, подивиться на образы, что сворачиваются внутри, Адди не успевает: мрак смыкает пальцы вокруг души, и та вспыхивает, как молния, исчезая из виду.

Старик сидит на полу, привалившись к банкетке. Голова его запрокинута, глаза пусты.

Позже Адди узнает, что почерк Люка всегда незаметен. Увидев дело его рук, люди скажут, что виновата болезнь. Сердечная недостаточность, безумие, самоубийство, передозировка, несчастный случай.

Но сегодня Адди знает лишь одно: старик на полу мертв.

И тогда мрак поворачивается к ней. В этом клубящемся дыме не осталось ничего от Люка, ни зеленых глаз, ни лукавой ухмылки. Лишь зловещая пустота, тень с зубами.

Настоящий страх Адди не испытывала очень давно. Ей знакомы печаль, одиночество и горе. Но боятся те, кому есть что терять.

И все же…

Глядя в эту непроглядную черноту, Адди боится. Она пытается остаться на месте, сохранить самообладание, но делает шаг, другой и вот уже понимает, что пятится от него, от клубящейся тьмы, чудовищного порождения ночи, пока не упирается в стену.

Но мрак продолжает приближаться. С каждым шагом дым уплотняется, обретая форму, затвердевает, как вихрь, запертый в бутылке. На лице прорисовываются черты, тени превращаются в свободные локоны, а глаза – у него снова появляются глаза – светлеют, словно влага высыхает на камне, огромная пасть становится красивым ртом, что лукаво и самодовольно улыбается.

Он снова стал Люком, существом из плоти и костей. Он стоит так близко, что Адди чует, как от него струится прохладный ночной воздух.

На сей раз мрак говорит с ней так хорошо знакомым ей голосом, касаясь ее щеки:

– Что ж, моя дорогая… Так насколько мы отличаемся?

Шанса ответить он ей не дает.

Слегка толкает ее в грудь, и стена за спиной Адди растворяется. Она не знает, упадет ли, утянут ли ее вниз тени, но Люк исчезает, как исчезает и комната композитора… На мгновение мрак оказывается повсюду, и вот уже Адди стоит на булыжной мостовой, кругом ночь, смех и огни, отражающиеся в воде, и над Темзой плывет негромкая мелодичная песня.

15 мая 2014

Нью-Йорк

Идея принести кота домой принадлежит Адди. Наверное, она всегда хотела завести питомца или же решила, что это пойдет Генри на пользу.

Адди не знает, да это и неважно.

Важно лишь то, что однажды, когда Генри закрывает магазин, на крыльце появляется Адди с романом в одной руке и дряхлым котом в другой, вот и все.

Они приносят Томика в дом Генри, показывают ему синюю дверь и поднимаются вместе с котом в тесную бруклинскую квартиру. Иррациональные предчувствия Генри, что кот без своего магазина рассыпется в пыль, не сбылись. Томик просто неуверенно бродит повсюду около часа, а потом устраивается на стопке книг по философии и чувствует себя как дома.

Адди и кот сворачиваются клубком на диване. Внезапно раздается щелчок Полароида, вспышка, и на миг Адди даже думает, что это может сработать. Вдруг у Генри получится ее сфотографировать, так же, как получилось написать имя?

Но даже записи в цветных дневниках не принадлежат ей одной. Это ее история, записанная пером Генри, ее жизнь, пересказанная его словами.