Виктория Шваб - Незримая жизнь Адди Ларю

И действительно, когда фото проявляется, Адди там нет. Это не совсем она. У девушки на снимке волнистые каштановые волосы. Девушка на снимке одета в белую рубашку. Но у девушки на снимке нет лица. А если и есть, она всегда отворачивается от объектива, словно камера поймала ее в процессе вращения.

Адди знала, что ничего не получится, но сердце все равно замирает.

– Что за ерунда, – говорит Генри, крутя в руках фотоаппарат. – Давай я еще раз попробую?

Адди его желание понятно. Очень сложно осознать, когда невозможное настолько очевидно. Разум никак не соглашается, и ты пытаешься снова и снова, думая, что в следующий раз уж точно будет по-другому.

Адди знает, как сходят с ума.

Но она идет у него на поводу, и Генри пробует второй раз, а потом и третий. Смотрит, как фотоаппарат заклинивает, как он выплевывает пустую карточку, как та выходит переэкспонированной, недоэкспонированной, размытой, пока голова не начинает кружиться от бесконечных вспышек.

Позволяет ему выбрать другие ракурсы, другой свет, и в итоге весь пол оказывается усыпан фотографиями. Адди есть на этих снимках и одновременно ее нет, она там настоящая и вместе с тем призрачная.

Генри замечает, что с каждой вспышкой Адди все больше расстраивается, излучает печаль, и только тогда заставляет себя отложить камеру.

Глядя на эти кадры, Адди вспоминает картины в Лондоне и голос Люка в своей голове.

Это неважно.

Ты неважна.

Адди бросает последний взгляд на фигуру девушки на снимках, черты лица, размытые до неузнаваемости. Закрывает глаза и напоминает себе, что есть множество способов оставить след, что фотографии лгут.

И вдруг тяжелый корпус камеры оказывается у нее в руках. Она уже набирает в грудь воздуха, сказать, что ничего не выйдет, но Генри становится позади нее, кладет поверх ее пальцев свои и заставляет посмотреть в видоискатель. Он позволяет ей управлять его руками так же, как она красила стеклянную стену. Сердце Адди пускается вскачь. Она выстраивает кадр из фото, разбросанных по полу, в нижней части кадра – ее босые ноги.

Затаив дыхание, с надеждой нажимает спуск.

Щелчок. Вспышка.

И на сей раз фотография получается.

Вот их жизнь в кадрах: мгновения, как картины, запечатленные на полароидной пленке. Как цветы, засушенные между страницами книги. Прекрасно сохранившиеся.

Вот они трое дремлют на солнце.

Вот Адди гладит Генри по волосам, рассказывая ему свои истории, а он их старательно записывает.

Вот Генри прижимает ее к постели, их пальцы сплелись, дыхание ускорилось, он уткнулся ей в волосы и эхом повторяет ее имя.

Вот они вместе на его кухне: Генри обнимает Адди, положив свои руки на ее, и они вдвоем помешивают бешамель, месят тесто на хлеб.

А когда хлеб уже в духовке, Генри обхватывает перепачканными в муке ладонями лицо Адди, оставляя белые следы повсюду.

Они устраивают бардак, а по комнате разливается аромат свежеиспеченного хлеба.

Утром все выглядит так, словно на кухне танцевали привидения, и Адди с Генри притворяются, что их там было двое вместо одного.

29 июля 1854

Вийон-сюр-Сарт, Франция

Адди не ожидала, что Вийон изменится.

В ее детстве он всегда казался застывшим, как летний воздух перед грозой. Деревня, вырезанная в камне. Но как же там выразился Люк?

Даже камни рассыпаются в прах…

Но Вийон не рассыпался. Наоборот, он разросся, пустил новые корни и отсек старые. Лес оттеснили назад, деревья на опушке пошли на дрова, уступив место полям и посевам. Стен стало больше, чем прежде, больше домов, больше дорог.

Адди идет по городку, волосы ее заправлены под чепец, она отмечает имена, лица, призраки призраков когда-то знакомых ей семей. Но Вийон ее юности окончательно поблек, и она гадает, неужели вот так же угасают воспоминания для других людей – просто детали постепенно стираются?

Впервые она не узнает каждую тропинку.

Впервые не знает, куда пойти.

Она поворачивает за угол, думая, что увидит дом, но вместо одного строения там стоят два, разделенные невысокой каменной оградой. Идет налево, но на месте чистого поля возвышается конюшня, обнесенная забором.

Наконец она находит дорогу, ведущую к ее дому. Затаив дыхание, Адди шагает по тропинке. У края участка гостью встречает старый тис, все такой же согнутый и с шишковатым стволом, и тогда внутри Адди расслабляется какой-то узел.

Но все остальное, кроме дерева, изменилось. На старые мощи натянули новое одеяние. Мастерскую отца снесли, остался лишь след на земле, давно поросшей сорняками, – оттенок зелени немного отличается. Адди готовилась к гнетущей тишине заброшенного дома, но ее встречают суета, голоса и смех.

В их дом переехала какая-то семья – переселенцы в растущий город. Улыбчивая мать и суровый отец, а по двору носятся два мальчугана с соломенными волосами. Старший гоняется за собакой, стащившей носок. Младший карабкается на старый тис и опирается босыми ногами на те же узлы и изгибы, за которые в детстве цеплялась Адди, когда лазила на дерево, зажав под мышкой листы для рисования. Она была примерно того же возраста… или старше?

Закрыв глаза, Адди старается ухватить образ, но тот ускользает из рук. Ранние воспоминания не застыли в янтаре проклятия. Целые годы прошлой жизни утрачены. Когда Адди открывает глаза, на дереве уже никого нет. Мальчик исчез.

– Привет, – говорит кто-то позади нее.

Это младший мальчонка с открытым лицом смотрит на нее снизу вверх.

– Привет, – отвечает Адди.

– Ты потерялась?

Адди колеблется, не зная, что сказать. «Да» или «нет» будет ближе к правде?

– Я призрак, – говорит она.

Мальчик удивленно и радостно распахивает глаза и просит доказательств. Велев ему зажмуриться, Адди ускользает.

Пересаженное ею из леса дерево прижилось на кладбище и теперь нависает над могилой Эстель, накрывая тенью ее косточки.

Адди поглаживает кору и удивляется, как из небольшого ростка получилось широкоствольное древо, что разбросало во все стороны свои ветки и корни. Сто лет прошло с момента его посадки. Когда-то такой промежуток времени казался немыслимым, а теперь его сложно определить. Адди измеряет время секундами и временами года, периодами похолодания и оттепелями, революциями и их отголосками. Она видела, как разрушаются и строятся здания, горят и возводятся заново города, прошлое и настоящее размыто, время слилось в единый непрерывный поток.

Но дерево можно пощупать. Годы оставили след на его древесине, коре и корнях.

Адди сидит у могилы старухи, баюкая собственные старые кости в пестрой тени, и считает, сколько прошло времени с прошлого визита. Она рассказывает Эстель истории об Англии, Италии, Испании, о Маттео, о галерее, о Люке, о своем искусстве и о том, как изменился за эти годы мир. И хотя другого ответа, кроме шелеста листьев, она не получит, Адди знает, что сказала бы старуха: