Ольга Матвеева - Иван-Дурак

— Где ты был? Почему ты так поздно? — вопрошала она. — Я волновалась, мне было так одиноко без тебя в этой чужой квартире. У меня нет дома! Мне некуда пойти, а ты пропадаешь по ночам!

— Верочка, я работаю, — начал оправдываться Иван, — чтобы покупать тебе красивые платьишки и вкусную рыбку, которую ты так любишь, нужны денежки. А денежки на дорожке не валяются. Чтобы они появились в моем кошелечке, нужно их зарабатывать.

— Не нужны мне никакие платьишки! — дула губки Верочка, — и рыбка не нужна! Мне ты нужен! Я хочу, чтобы ты был рядом!

— Извини, малыш, но так не получится. Всегда рядом я быть не могу, потому что мне нужны денежки и новые дорогие костюмчики. А еще я хочу новую большую квартирку, в которой нам с тобой будет намного уютнее, чем в этой. Кстати, завтра вечером у меня снова важная встреча, и я приду домой поздно.

— А я могу пойти с тобой на эту встречу? — робко поинтересовалась Верочка.

— Нет. — Отрезал Иван.

— А что же мне делать весь вечер?

— Ты же поэтесса, вот и занимайся творчеством. Книжку можно почитать, вон тут целая библиотека. С подружкой можно погулять. Неужели тебе нечем заняться? На мне ведь свет клином не сошелся.

— Сошелся! — ответила Верочка, глядя Ивану в глаза с неподдельным обожанием, — когда нет тебя, будто бы нет и меня! Я не могу без тебя!

Ивану бы испугаться такого заявления, а он, дурак, обрадовался, подхватил свою очкастенькую малышку на руки и закружил. Докружил до спальни, где и продемонстрировал ей всю глубину своей признательности за такую безмерную любовь…

А утром протянул Верочке несколько красивых, хрустящих купюр. Это чтобы она не скучала вечером без него. Чтобы не тосковала сильно без своего обожаемого мужчины. Чтобы заняла себя покупками. Глаза ее замерцали алчно. Она их поспешно опустила и сказала тихо:

— Ну что ты, не надо. Ни к чему это. Я уж так, на кухне: ужин для тебя приготовлю, приберусь, рубашки твои постираю да поглажу.

— Девочка моя, нужно же иногда и баловать себя! Бери деньги, бери.

— Ну, раз ты настаиваешь, — купюры исчезли в Верочкиной сумочке. — Какой ты у меня щедрый! — она чмокнула Ивана в щеку, выпорхнула из машины и легко побежала в свой музей.

Через неделю Иван снова застал Верочку заплаканной на кухне за накрытым к ужину столом. На сей раз он задержался всего часа на два, и слезы эти были ему непонятны и неприятны.

— Что опять случилось? — спросил он, с трудом сдерживая раздражение.

— Мама…, — ответила Верочка, всхлипывая.

— А что у нас с мамой?

— Она звонила мне. Снова наговорила гадостей. Требует, чтобы я вернулась. Ей уход нужен.

— И что ты?

— А я не знаю! Я с тобой жить хочу, но как я маму могу бросить? Она же пропадет без меня!

— Но твоя мама взрослая женщина. Сколько ей лет?

— Сорок четыре.

— Да она же молодая совсем. Неужели она сама о себе позаботиться не может? Пойми, девочка, это родители обычно заботятся о детях, а не наоборот. Это уж только когда родители совсем старыми и немощными становятся. Но здесь ведь не тот случай. А дети… Дети вырастают и улетают из родного гнезда и вьют свое. Это закон жизни.

— Мама, она же у меня, как ребенок. Я должна ее хотя бы навестить. Можно я сейчас поеду?

— Хорошо, я тебя отвезу. — Согласился Иван нехотя.

Верочка уехала и пропала. Она не вернулась ни на следующий вечер, ни через день. Иван тосковал в холодной постели. Только сейчас он понял, что привык к Верочке, что ему без нее плохо. Она звонила днем и докладывала, что маме все еще плохо, и вернуться она пока не может. К вечеру третьего дня разлуки Иван не выдержал и поехал встречать Верочку к музею. Она радостно бросилась к нему на шею, а ехать к нему смущенно, но твердо отказалась:

— Мама еще не окрепла, — лепетала она.

— А что с ней?

— Не знаю, врачи не могут поставить диагноз, но ей очень плохо, она совсем без сил, бледная, похудела, жалуется на головокружения, ходит с трудом, шатает ее.

— А ты не допускаешь мысли, что…, — Иван закашлялся — что она притворяется?

— Как ты можешь? — возмутилась Верочка. — Мама действительно болеет! Ты черствый, ты жестокий! В тебе нет ни капли сочувствия! Я думала, ты добрее!

— Ну, извини! Милая, как ты не понимаешь, я же соскучился! Знаешь, как мне одиноко в постельке без моего пушистого котеночка. Что же нам теперь делать?

— Я не знаю. Мне тоже без тебя очень плохо, но я же не могу оставить маму одну. — В глазах Верочки появились слезы.

Иван прижал ее к себе:

— Хорошо-хорошо, я подожду. Лечи свою маму, — проговорил он ласково, а сам подумал: «Маму! Тоже мне мама! Карга старая! Симулянтка хитрожопая!»

Через две недели разлуки Иван готов был сесть с этой каргой старой за стол переговоров.

По рекомендации Верочки он надел костюмчик, галстучек, а не джинсы (мама их не одобряет), накупил разных деликатесов, (мама их отродясь не пробовала, и они должны были смягчить мамин крутой нрав), прихватил две бутылочки настоящего «бордо» (мама обожает французские романы и всегда мечтала выпить французского вина, а не копеечного портвейна, как обычно). Еще Верочка посоветовала ему сделать маме непрозрачный намек на свои серьезные намерения, то есть на перспективу женитьбы на ее очаровательной дочери (мама не признает никаких новомодных гражданских браков, только традиционные). Иван напрягся.

— Да ты не бойся, ты, главное, намекни, а замуж-то я сама пока не хочу. — Успокоила его Верочка.

— А вдруг она опять начнет драть кого-нибудь за волосы и ругаться, как базарная баба?

— Не беспокойся. Она очень интеллигентная женщина, дерется и ругается только, когда что-то не по ее выходит, тогда она беситься начинает. Да, забыла предупредить, ее любимые писатели Достоевский, Кафка, Франс, Пруст, Фейхтвангер, Манн, ну и еще десятка два. Всех не упомнишь — она постоянно читает.

— Всем сказала, что больна, а сама читать, читать и читать, как завещал великий Ленин. А что, удобно, заболел, и уже никто и ничто не мешает предаваться любимому занятию. Может, и мне так попробовать? Хотя нет, у меня еще и в жизни есть чем заняться, кроме как сбегать в мир чужих фантазий, иллюзий и заблуждений, пусть и написанных хорошим языком. Нет уж, увольте! Поживу еще, рано мне себя хоронить под горой сомнительной мудрости.

— Ты такой циничный! Чем больше я тебя узнаю, тем больше ты меня пугаешь. Ты что же, совсем не любишь литературу?

— Как ты могла подумать обо мне такое? Всему лучшему в жизни я обязан книгам, так же, как и великий пролетарский писатель Алексей Пешков.

— Все шутишь…

— Отнюдь. Книги могут быть частью жизни, но не подменять же собой саму жизнь? Разве я не прав?

— Не знаю, никогда не думала об этом. Так ты сможешь поддержать разговор о литературе? Тебе хоть известны имена, которые я сейчас назвала?