АlshBetta - Во вторник на мосту [СИ]

Осторожно выезжаю с парковки, стараясь помнить о том, что если разобью эту машину, вряд ли рассчитаюсь с Эдвардом. Последним, что я водила, был «Форд фокус» 98-го года выпуска. Куда уж нам до новеньких «BMW»…

Впрочем, светофоры сегодня на нашей стороне. Как и водители, уступающие почему-то мне дорогу. Они явно сговорились, и их сговор мне до жути как на руку.

И пусть мы подъезжаем к моему дому не за пятнадцать минут, а за двадцать пять, но без единой потери, что очень немаловажно. На каблуках, к слову, я тоже водила впервые.

В прихожей мои опасения подтверждаются — пальто Коршуна и в самом деле вымокло до нитки. Как он простоял в нем в такой ветер столько времени? Ещё и с температурой?

Повесив одежду на батарею, я возвращаюсь в спальню к Эдварду, устроившемуся на подушках кровати, и предлагаю ему переодеться:

— Ты быстрее согреешься.

Он загадочно улыбается, а потом, несмотря на головную боль, одним ловким и резким движением притягивает меня к себе. Поцелуи, набирающие силу, говорят лишь об одном.

— Я знаю, как быстрее согреться…

— Нет, — упираюсь обеими ладонями ему в грудь, стараясь оттолкнуть. Удается лишь с третьей попытки, — так не пойдет.

Эдвард отпускает меня с недовольством и едва ли не обидой, как ребенок. Запрокидывает голову на подушки, закрывает глаза. Вся его поза, все напряженное молчание играют против меня. Бабушка была права, когда говорила, что мужчины становятся детьми, когда болеют. Я вижу наглядное тому подтверждение.

— У тебя есть аллергия на лекарства?

Он не отвечает мне. «Молчанка» продолжается.

— Эдвард, у тебя есть аллергия на что-нибудь из лекарств?

— Прекрати это, — велит он, открыв глаза и глядя на меня, словно пытаюсь навредить ему, а не помочь.

— Что прекратить?

— Играть в игру. Ты не обязана обо мне заботиться, — он говорит это с таким отвращением, что я не могу удержаться. Присаживаюсь рядом, нежно погладив его раскрытую ладонь.

— А если мне этого хочется? — мягко задаю свой вопрос я.

— Постарайся сдержаться, — следует неутешительный ответ.

— Ладно, — примирительно соглашаюсь, поднимаясь на ноги, — одна таблетка, и мое внимание кончится. Будем просто смотреть телевизор.

Эдвард смотрит на меня, как на ребенка. Глупого, влезающего не в свои дела, ребенка. А ведь по возрасту он вряд ли намного меня старше.

— У меня есть гарантии?

— Железные, — усмехаюсь, поворачиваясь к комоду и доставая из его недр аптечку. Ищу светло-синюю упаковку, надеясь, что лекарства не успели кончиться. Благо, так и есть. Осталось ещё три таблетки.

— Вода, — ставлю перед Эдвардом на тумбочку доверху наполненный стакан, а в протянутую ладонь вкладываю таблетку. Белая, как снег, она на удивление блекло контрастирует с его кожей. Все не так уж радужно…

— Я выполнил свою часть, — проглатывая лекарство, говорит мужчина. Опирается спиной на кроватную спинку, приподнимаясь на локтях. Смотрит на меня с ожиданием, — теперь ты.

— Я все помню, сэр, — улыбаюсь, убирая аптечку обратно и передавая ему пульт. Ложусь на покрывала близко, но не рядом. Нас разделяет расстояние в полподушки и один пульт.

Черный экран телевизора оживает. Новости Эдвард перещелкивает. Программу о «хвостатых и пернатых» — тоже, даже не глядя. Готовится нажать на кнопку со стрелочкой ещё раз и на этом канале, как на экране внезапно появляются военные. Документальный фильм о Второй Мировой. Вперемешку с бегущими в бой воинами, телевизор демонстрирует лицо Гитлера, который громогласным голосом обращается к Германии.

Я совсем некстати вспоминаю Виктора. Пусть форма у этих людей другая, пусть картинка черно-белая, но вдовство из головы не так просто выкинуть. Я помню его, несмотря на то, что вместе мы провели пересчетное по пальцам количество дней. И эта не тема, которую я хочу задевать.

— Можешь переключить? — тихонько прошу, надеясь, что Эдвард послушает.

Тот удивленно изгибает бровь.

— Не желаешь смотреть на войну?

— И на воинов… — прикусываю губу, неловко перебирая пальцами кончик одеяла, — это… долгая история.

— Интересно…

— Мало интересного.

— Нет, не история, — он качает головой, за секунду увеличивая расстояние между нами с десятка сантиметров до километра. Мысленно, конечно, — совпадения, которые бывают в жизни.

— У тебя тоже нет к ним симпатии?

— Как раз наоборот, — он поворачивается ко мне всем телом, удушающе-внимательным взглядом смотря в глаза, — перед тобой капитан морской пехоты, Изабелла.

Мои глаза, наверное, слишком широко распахиваются, потому что в нем проскальзывает странное чувство, граничащее с обидой. По крайней мере, с уязвлением точно.

Но мой Коршун не был бы собой, если бы в открытую это выразил. Мы знаем друг друга две недели, а встречались всего два раза, но большинство его повадок мне откуда-то известны. Наверное, не так все же страдает наблюдательность, как казалось.

— Морская пехота?..

— Национальная Американская Морская Пехота, — исправляет он, складывая руки на груди. Напряжение, ощутимое между нами, тяготит обоих. Но не столько, конечно же, как открывшаяся правда.

Я вспоминаю все. Все, что связано с Виктором, с военными, с учениями и с войной. А ещё с тем, что было со мной после его похорон — те долгие ночи, когда училась готовить заново, — на себя одну, когда училась стирать с расчетом на одного человека, когда просыпалась в холодном поту или же наоборот, не спала сутками. Это отвратительно и убийственно. Все это. Я не уверена, что смогу пережить ещё раз… я не уверена, что вообще смогу пережить. Тем более, когда речь идет об… Эдварде. Это слишком. Это слишком, черт побери. Я только-только восстановилась, я была готова к отношениям, я нашла смысл для того, чтобы засыпать и просыпаться! Неужели можно снова так же легко все разрушить? Раз! — и как детскую деревянную башенку. Напрочь.

Эдвард терпеливо ждет моей реакции, все так же лежа на боку. Оценивает состояние, размышляет.

— Мой муж был лейтенантом, — с досадой докладываю я. А на глазах снова слезы.

— Тот, что погиб.

— Да.

— И где? — в его голосе только профессиональный интерес. Никакого сочувствия. «Ты не обязана обо мне заботиться». А ты не обязан сочувствовать. Ну конечно же.

— Здесь, — я скорбно улыбаюсь, с трудом растягивая подрагивающие губы в улыбке, — на учениях. Случайно.

— Солдат на такое не способен.

— Способен, как выяснилось.

Он качает головой. Свое уверение так просто не оставит.

Мы надолго замолкаем. Гитлер все говорит и говорит, солдаты бегут и бегут, а взрывы то и дело сотрясают комнату. За окном накрапывает дождик — осень напоминает о себе. И даже теплота комнаты не спасает от холода. Он попросту внутри.